Мать не обернулась, но, не успев опустить шторы, так и застыла с поднятой рукой. Оконное стекло отражало ее постаревшее лицо. Она молчала.
— Я никогда его не любила, — медленно произнесла Сильвия.
Мать вернулась на прежнее место.
— Неправда, — сказала она.
— Правда. Я нуждалась в Эпе, но никогда его не любила.
— И давно ты поняла, что не любишь его?
— Я была влюблена в него, когда мы поженились. Вот и все. А когда я узнала, что у меня будет ребенок, я его возненавидела.
— Значит, все эти семнадцать лет…
— Шестнадцать, — сказала Сильвия.
— И что теперь?
— Я ухожу.
— Куда?
— Я познакомилась с другим человеком.
— А что по этому поводу говорит Эп?
— Что он может сказать?
— Кто этот другой?
— Фотограф. Он моложе Эпа. Тоже женат. Разводится.
— Из-за тебя?
— Тебе известно, что я уже шестнадцать лет не сплю с Эпом?
— А с другим ты живешь?
— Да.
— Эп знает?
— Конечно.
— Ты сама ему сказала?
— Эп всегда умел обо всем догадываться.
— Выходит, ты виновна в супружеской измене?
— Да.
— И это привело к разводу?
— Да.
— Значит, ты в худшем положении.
— Знаю, я в руках у Эпа.
— Тебе нужны деньги на адвоката?
Сильвия накинула на плечи плащ, взглянула на часы и сказала:
— До Цюриха мне добираться не меньше двух часов, а в пять Оливер приходит из школы.
23 августа, 14 часов 30 минут
В ДОМЕ ЭПШТЕЙНА
«Дорогой Эп, я узнала, что тебя нет в Париже. Я пыталась тебе позвонить. Ты прибыл в Париж — так мне сказали в отеле, — но сразу же поехал дальше, как будто в Милан. Дорогой Эп, когда ты вернешься, меня уже здесь не будет. Я решилась. Я ухожу от тебя. Надеюсь, ты будешь благоразумен и мы сможем прийти к согласию относительно Оливера — ты знаешь, я не представляю себе жизни без Оливера, но и жизни с тобой я себе тоже не представляю. Меня и Оливера уже не будет здесь, когда ты вернешься. Правда, с Оливером я еще об этом не говорила. Он трудный мальчик. Он всегда был трудным. Ты его избаловал. Ты с твоими современными методами воспитания, с твоим диалектическим воспитанием. Дорогой Эп, я вовсе не хочу тебя ругать, это было бы глупо с моей стороны, я знаю, ты любишь сына и всегда старался сделать как лучше для него. Ты и для меня всегда старался сделать как лучше. Только ты ни разу не спросил, что, на мой взгляд, для меня лучше. Хотя я и сама этого не знаю. Но рядом с тобой я лишена всякой возможности в этом разобраться. Когда ты здесь, ты потребляешь весь кислород, ты угнетаешь меня, рядом с тобой я тушуюсь, ты всегда прав, у тебя всегда более убедительные аргументы, ты прочитал больше книг, ты чего-то добился в жизни, все смотрят на тебя снизу вверх, ты — шеф, тебе подчиняются шестьдесят человек, ты… Нет, дорогой Эп, я ни в чем не хочу тебя упрекать, я только хочу сказать тебе, что ухожу, и ухожу к Тобиасу. Ты чернишь Тобиаса, звонишь его жене, и она наговаривает тебе на него невесть что. Тобиаса нисколько не порочит, что он уже однажды развелся. Хоть бы и по своей вине, как говорят. И что свою вторую жену он оставляет с тремя детьми. Я женщина, но я могу понять Тобиаса. Его жена честолюбива. Тебе известно, она художник-декоратор, оформляет витрины универмагов. Ей непременно надо быть выше мужа. Она бог знает что воображает о себе только потому, что целых семь лет зарабатывала больше, чем он. Это когда он еще был виолончелистом. Но разве виолончелист, может заработать много денег? Я тебя содержала, говорит она теперь. Теперь, когда Тобиас получил очень большое наследство, он может наконец освободиться. Он будет свободен. И освободит меня. Мы подходим друг другу. Во всех отношениях. Ведь наш брак с тобой уже много лет как перестал быть таковым. В течение многих лет я убеждала себя, что любить вовсе не обязательно. Потому что у меня почти не было, совсем не было к тебе никакого чувства. С Тобиасом у нас все по-другому. Я хочу жить, жить, жить… Вечно я слышу одно и то же: вы жена такого-то… Вечно я должна отвечать: да, я жена такого-то. Только жена такого-то. А ведь я говорила тебе семнадцать лет назад, не надо нам вступать в брак. Жить вместе — да, но не вступать в брак. Тебе хотелось жениться, хотелось иметь семью, детей, ты сделал меня зависимой от тебя… Уж конечно, теперь ты мне припомнишь все. И что однажды я уже расставалась с тобой, но потом вернулась. И что однажды я… ты понимаешь, что я хочу сказать… пришла к тебе. Да, ты был великодушен — ты поистине благородный человек, — ты мне все простил, все снова наладил, ты еще и еще раз одержал надо мной верх. Ты воспользовался моей беспомощностью. Ты ненормален, нездоров. Тобиас тоже так считает. Нормальный человек избил бы Тобиаса, по меньшей мере наорал бы на него, сказал бы ему: как вы смеете, руки прочь от моей жены, или я всажу в вас пулю. Нет, этого ты не сделаешь, ведь ты благородный человек. Ты все выслушиваешь и с полным спокойствием заявляешь Тобиасу: „Так, значит, вы любите мою жену? Что ж, надо подумать, как нам выйти из этого положения. И моя жена, значит, тоже вас любит? Видите ли, господин Петерман, я не имею права собственности на свою жену, я ее не покупал и ей не хозяин, правда, я ее люблю, но какой-нибудь выход мы найдем. Понимаете, господин Петерман, разумнее всего, конечно, было бы, если бы мы все могли жить вместе, со временем, вероятно, войдет в обычай групповой брак…“ Вот как рассуждает благородный господин Эпштейн, который все на свете знает, прочел все книги о любви, браке, сексе и тому подобных вещах, — благородный господин Эпштейн, который болтает о сексуальной революции… Ах, дорогой Эп, мне и в самом деле не хочется тебя поносить, ведь у меня нет к тебе ненависти, я хорошо к тебе отношусь, я… Пожалуйста, дай мне эту пресловутую свободу, не чини мне препятствий. Я тебе не нужна. Ты достаточно сильный человек. А вот Тобиасу я нужна. Он любит меня. Я люблю его. Без меня он не выдержит разрыва с женой. А ты себе не представляешь, какие сложности создает ему жена… Кто-то ломится к нам, звонок прямо разрывается, допишу потом…»
23 августа, 15 часов 10 минут
В ДОМЕ ЭПШТЕЙНА
— Вы действительно не знаете, где сейчас находится ваш сын Оливер? — спросил шеф уголовной полиции.
— Если он не в школе… — начала Сильвия.
— В школе его нет. Мы первым делом побывали там. Сегодня он вообще туда не являлся…
— Мы обыскали весь дом, — доложил молодой полицейский, — мальчишки нигде не видать.
— Что вам, собственно, нужно от Оливера? — спросила Сильвия.
Шеф сказал:
— Чуяло мое сердце, что напрасно мы откладываем. Выехали бы до обеда…
— Что случилось с Оливером? — спросила Сильвия.
— Дело в том… весьма неприятная история, госпожа Эпштейн… Ваш сын Оливер единственный… Короче, ваш сын был с пропавшей Рут Кауц в домике на пристани. И в лодке. Мы нашли следы. Например — туфли Рут, ее волосы. Отпечатки пальцев и так далее. Сразу после этого Рут Кауц исчезла.
— Не знаю, — проговорила Сильвия, — вполне возможно, что Оливер был с… с этой девушкой в нашем домике, но…
— Мы должны найти Оливера. Он один может нам сказать, где Рут и что с ней случилось.
— Но я правда не знаю, где Оливер. Если он не пошел в школу…
— Не делал ли он вам каких-нибудь намеков?
— Нет. Каких это намеков?
— Например, в прошлую среду вечером, когда он вернулся домой.
— Нет.
— Припомните хорошенько, госпожа Эпштейн, действительно ли Оливер ни на что не намекал?
— А на что он мог намекать?
— Где и как он провел вторую половину дня?
— Нет.
— Не хотите ли вы этим сказать, что ваш сын с вами не делится?
— Я совсем не хочу этого сказать. Оливер все мне рассказывает.
— И про девушек тоже?
— Конечно. Оливер уже не маленький… Но скажите бога ради, вы что-то подозреваете?
— К несчастью, мы вынуждены всегда предполагать худшее.
