- В крайнем случае, - я немного замялся, - меня она уже наказала.

Я дотронулся до ещё не зажившего уха. Кожа-то срослась, но шрам останется надолго. Джи заметил этот мой жест и немного дёрнулся.

- Тебе не кажется, что Лианне всё же стоит отвесить немного боли и страданий? – глаза Уэя загорелись привычным азартом. Ну наконец-то.

- Она заслужила, - коварно ухмыльнулся я.

Этот Уэй окончательно и бесповоротно меня испортил.

День двадцать четвёртый. Адский марафон, пена изо рта и ещё одна неожиданность.

Я сидел на кухне и пытался найти глубинный смысл бытия в чашке полуостывшего кофе. Мама уже битый час пыталась убедить меня в том, что мою успеваемость даже успеваемостью назвать нельзя, а я в то же время пытался засунуть куда-нибудь подальше свою совесть. Сегодня меня ждал тяжёлый день, спасибо Уэю за это. Однако его это эпичное «Лианна Мейрлен умрёт завтра» не подлежало не то, чтобы оспариванию – даже малейшему комментированию.

- Фрэнк, ты меня вообще слушаешь? – мама злилась, но это была дежурная чистка на уровне «блаблабла ты плохой, но я всё равно тебя люблю блаблабла». Обычные люди там, например, молятся перед едой, а у нас вот такая семейная традиция.

- Слушаю, - ответил я, пытаясь больше не клевать носом и сосредоточиться.

- Тебе поступать в университет в этом году, а твои оценки оставляют желать лучшего! Ладно там какая-нибудь физика или химия, но литература! Ты же раньше так много читал! – возмущалась мама.

- Я и сейчас читаю, - (смелости мне не занимать: тронуть разъярённую маму обычно смерти подобно), - только не совсем то, что нужно. Паланика я как-то больше, чем Шекспира люблю.

- Почему-то я не удивляюсь, - вздохнула мама. Отчасти я её понимаю: делать ей нечего, вот она и пытается занять себя видимостью того, что она якобы участвует в моей жизни. Я ни в чём её, конечно же, не виню, но хоть бы раз она поинтересовалась, как у меня дела или чем я занимаюсь.

- Мам, давай не будем, ладно? Я к экзаменам всё выучу, ты же меня знаешь, - попытался смягчить обстановку я. Мама прекрасно понимала, что я всегда так учусь: сначала ничего не делаю и наслаждаюсь жизнью, а потом, когда экзамены припрут к стенке, начинаю учить всё подряд с невъебической скоростью, и так мне реально удобнее. Но на то она и мама, чтобы даже очевидные вещи воспринимать в штыки с воплями «я мать и я лучше знаю».

- Ну вот и что мне с тобой делать? – (дежурная фраза любой мамы номер шестьдесят четыре), - Я с тобой скоро совсем с ума сойду. – (а это номер сорок семь).

Я уже ничему не удивлялся.

Я никогда не говорил, что не люблю маму. Конечно же я её люблю. Но любовь и взаимопонимание – это совершенно разные вещи. Мама всегда поддержит меня, будет рядом. Я вырос с ней, и, когда все от меня отворачивались, что случалось регулярно, мама всегда говорила: «Плюнь на этих идиотов, ты у меня замечательный». Но… Но есть одно «но».

Я не смогу сказать ей, что меня тянет к Джерарду. Я не смогу сказать ей, что, видимо, мне нравятся мальчики так же, как и девочки. Я просто боюсь. Боюсь, что она впервые меня не поймёт, впервые не поддержит. Я стал меньше разговаривать с ней, больше ругаться. Стал раздражительнее, нацепил маску похуиста, чтобы она не догадалась. Это ужасно. А ещё непробиваемо глупо. Надеяться, что она улыбнётся и скажет, что всё хорошо, - то же самое, что и думать, что если я умру, она скажет, что всё хорошо.

Да нихуя не хорошо.

Я прекрасно понимаю, что это ненормально даже для меня. Но именно эту «ненормальность» мама всегда пыталась во мне оставить. Неужели на этот раз я стану ей хоть чуточку чужим? А самое страшное ведь не в том, что я не могу сказать обо всём маме.

Я ведь даже не знаю, что со мной. Раньше никогда такого не было, раньше у меня просто не было друзей, и я не видел не то чтобы грани между дружбой и любовью, я в принципе не знал, что это такое. А теперь, может, я просто перегибаю палку? Просто считаю, что между мной и Джи что-то большее, чем дружба, а на самом деле это и есть дружба? Я просто запутался. Окончательно и бесповоротно. И это тот самый момент, когда мама не в силах мне помочь.

… - Фрэээнки!

Давно я не слышал этого восторженного вопля. На меня набросился Уэй со своим фирменным захватом, после которого на голове моей могут селиться птицы, ибо гнездо уже готово.

- Да, я тоже рад тебя видеть, - сконфуженно пробормотал я, пытаясь как-то отцепить от себя Джи. – Как там Майки? – ну не мог же я не спросить, в самом деле.

- Да нормально, занялся самообразованием и проклял всю администрацию школы на семи языках, - буднично ответил Уэй. Какой-то он сегодня слишком активный и дружелюбный: ни одной едкой фразочки, ни одного замечаньица в сторону моего вида или же в сторону его излюбленной жертвы - Лианны.

- Что-то ты сегодня слишком жизнерадостный, - все же заметил я. Джи остановился и посмотрел на меня с видом великого заговорщика.

- Фрэнки, сегодня будет самый эпичный марафон издевательств, который доставит мне такое количество морального удовлетворения, какого я не получал со времён тисканий с тобой у меня дома! - восторженно провозгласил Джерард, ничуть не стесняясь последних слов.

«Это же Уэй».

- Марафон? Ты что, собрался её вообще убить к концу дня? – я даже не знаю, радоваться мне или рыдать, ведь, скорее всего, огребать за всё буду я. Джерард, как будто прочитав мои мысли, ответил:

- Знаешь, Фрэнки, я поклялся отомстить этой сучке ещё тогда, когда увидел тебя в больнице. Думаешь, я такой тупой и не понял, что это сделала она, сразу? Меня позже немного смутил тот факт, что между вами что-то там было, - (лицо у Уэя на этих словах было какое-то слишком перекошенное, мне даже показалось, что он воздухом или там слюнями своими подавился), - но от своей теории я не отступил. Это она, и теперь никакая предвзятость уже не аргумент, - сказал Джи.

Откуда этот ненормальный знает такие умные слова? Но, с другой стороны… Действительно, я своё уже отболел, отлежал и отстрадал, так что даже если у Лианны в попе заиграет жажда мести, на меня у неё ручонка не поднимется.

Такие вот дела.

- И всё-таки, что ты там уже задумал? – мне было дико интересно. Джи посмотрел на меня, и я понял, что у него в арсенале ещё столько «шуточек», что хватит на всю оставшуюся жизнь.

- Для начала мне нужен кабинет информатики! – воскликнул Джи, схватил меня за руку и потащил на третий этаж. Сегодня будет тяжёлый денёк.

Уэй напоминал художника. В его руках все гадости, что он творил, были кистями и красками; одноклассники – холстом, а школа – мольбертом. Он творил, творил такие вещи, что обыденная школьная жизнь превращалась в какую-то психоделическую фантасмагорию, все вокруг кружились по мановению Уэевой руки и плясали под его дудку.