— А кимоно где взял?

— Да они тут в любом магазине лежат, — Лявон пожал свободным плечом. — Для упражнений самое то. А ты как здесь оказался?

— Оооо!

Рыгор мечтательно улыбнулся, предвкушая удовольствие от обстоятельного рассказа, похлопал себя по карманам и закурил. Лаки Страйк, белая пачка с красным кругом. Но вдруг опомнился, перекосил рот, плюнул, зло втоптал сигарету в землю.

— Отстой, Лявон, полный отстой! Последняя истина, говоришь? Вот я тебе сейчас её покажу! Положи свой меч. Да положи, не боись! Ну! Давай руки!

— Погоди, Рыгор, меч нельзя так просто взять и положить. Спираль энергии должна свернуться.

— Бросай, говорю. Я нашёл третье прозрение! Давай руки!

Ладно. Лявон аккуратно опустил меч на траву, выпрямился и подал Рыгору руки. Тот крепко схватил, пронзительно глядя Лявону в глаза. Секунду или другую ничего не происходило. Сакура мирно покачивала соцветиями, летела ласточка. Лявон скептично наклонил голову. И тут всё постепенно начало плыть, крениться. Хрустнуло.

— Смотри, смотри! Да вот хотя бы на гору смотри! Это же не настоящая Фудзи! — Рыгор так сжимал ладони Лявона, что ему было больно. — Это даже близко не Фудзи, это просто Чижовская свалка! Ты видишь?

Гора оседала, снега испарялись. От сакуры не осталось и следа. Отточенный меч обернулся корявым куском доски, чёрное кимоно — пижамой в квадратики. Над плоской вершиной свалки плавно проявлялось сосредоточенное лицо, рука, держащая шариковую ручку. Лявон глубоко задышал.

— Это что, Бог? — спросил он у Рыгора.

— Похоже на то… хотя хрен знает, — Рыгор всматривался.

И тут Лявон побледнел, и закричал, обращаясь к плоской вершине свалки:

— Слышишь, ты! За что ты издеваешься над нами? Дай нам настоящую жизнь! Или оставь нас в покое!

И вырывал руки из рук Рыгора. Но Рыгор не отпускал:

— Стой, стой, надо держаться, иначе пропадёт, подожди… Это же Пилип! Смотри, Пилип!

Картина в небе над свалкой проявлялась всё полнее: я сидел в регистратуре роддома № 2 и быстро-быстро писал в коричневую общую тетрадь. Лявона и Рыгора я не замечал.

— Скотина!! Ты нас слышишь?! — рявкнул Рыгор изо всех сил и закашлялся.

Я не слышал. Рыгор со злостью разжал руки, и видение стало меркнуть, растворяться в синеве. Лявон поник, сел прямо на траву, уронил голову. Рыгор пинал ногой камушки, топтал кустики полыни, бил кулаком в воздух. Наконец сел рядом. Вечерело. Солнце опустилось за насыпь свалки и золотило её края, а из центра поднимался голубой дымок костра — и свалка походила на пробуждающийся вулкан.

— И что всё это значит? — Лявон слабо шевельнулся. — Пилип — наш Бог? Бред, бред. Что он там писал в тетрадку?

— Ну… Вроде детектив. Он уже давно мне говорил. Обещал даже дать почитать.

Лявон смотрел в землю и вяло качал головой — казалось, что её колышет ветер.

— Мда… Я, конечно, всегда был уверен в унизительности универсума, но такого… это уж слишком. Получается, мы персонажи какого-то дебильного детективного рассказа?

Они молчали, подавленные.

— Лучше бы нам этого не знать… И зачем ты только?..

— Сам виноват! Со своими песнями! Разве плохо было?

— Да? А из-за кого мы простудились?

Они зло смотрели друг на друга, а потом разом отвели глаза. Мир вокруг твердел, уплотнялся, возвращая утраченную реальность — со свалки тянуло дымком, в траве порхали мелкие, но отчётливые мотыльки, облака медлительно плыли на север. Голова Лявона клонилась.

— Ладно, пошли! — Рыгор тряхнул Лявона за плечо. — А то ты сейчас заснёшь.

— Куда?

— К Пилипу, куда же ещё! Разобьём ему морду! Я знаю, как идти, через Курасовщину. Только надо держаться, хотя бы одной рукой. Иначе он нас пишет, падла. А когда держимся — то мы его видим, а он нас нет!

Лявон нахмурился, но Рыгор не дал ему возражать, потянул, поднял. Держась за руки, они пересекли разнотравье, перелезли через разделительный щит на кольцевой дороге и углубились в город. Было тихо, только из скверика долетал стук шашек и размеренный пожилой смех.

— Рыло развернём! Харю расхерачим! Репу расквасим! — упражнялся Рыгор на разные лады, а когда ему прискучило, предложил: — Давно мы не пели вместе, а?

И они запели Heldenroslein.

— А если он всё это предусмотрел? Что мы к нему идём? Что, если он пишет каждый наш шаг? И про руки написал? И сейчас пишет? — с тоской вопрошал Лявон, взволнованно водя трубочкой от сока по нижней губе. Они сделали привал у гастронома на Уманской, немного отклонившись от курса, и присели на стальные перила, неудобно подогнув ноги.

— Да брось, не такой уж он и умник! Это даже по глазам видно, соображает человек или нет. Ты ж вроде с ним знаком был? Он, конечно, не полный идиот, но мозга на всё сразу у него не хватит, это я тебе отвечаю. Видишь, как он с руками облажался, — Рыгор равномерно хрустел чипсами и запивал из банки. В сумерках контуры его лица стали круглее, нежнее, глаза и рот темнели симметричными впадинами.

Но Лявон томился, метался мыслями.

— Зачем все эти сложности? Зачем простуды и прозрения? Что творится с пространством и временем? Бессмысленные случайности или тонкая система, недоступная нашему пониманию?

— Ну не знаю, — Рыгор пшикнул следующей банкой, — Спросишь у него, если захочешь. Но по-моему, — буль-буль, — по-моему, здесь не так уж и плохо! Слушай анекдот. Спросил однажды один тип у Бога: зачем на небе солнце и звёзды? А Бог ему в ответ: могу выключить, если не нравится! Ха-ха!

«Кажется, у него отличное настроение! Ну и человек, подумать только. Неужели он настолько чёрств, что не чувствует всей глубины отчаяния?.. Нет, мы чужды, чужды», — сердился Лявон, но тут зажглись фонари, пустили золотые лучики, и сквозь свет полетели жуки. Запахи вдруг стали отчётливее: пахло деревьями, травой, асфальтом, апельсином, ладони пахли сталью. Сильно хотелось спать.

— Есть конечно вопросы. Но главный у меня к нему вопрос — почему он с друзьями по-свински? Мы же с ним парились вместе, пили, ели, а он ни словечка не сказал! — Рыгор спрыгнул с перил и отряхнулся. — Вот погоди, мы ему сейчас устроим. Давай руку. Двигаем!

В темноте они обогнули роддом и отыскали освещённое окно на первом этаже. Заглянули на цыпочках: я склонился над тетрадкой и грыз колпачок ручки. «Сучонок», — шепнул Рыгор. Они отошли подальше, чтобы посовещаться, и Рыгор выругался: нога попала во что-то мягкое и мокрое.

— Если это навоз, я ему шею сверну! Но вроде не воняет… Дачник хренов! Короче, сделаем так: я иду вокруг и вхожу через парадное. Там на двери — воздушный органчик. Он его слышит, идёт ко мне навстречу, я его заламываю. А ты стоишь здесь, и когда видишь, что он вышел из комнаты, разбиваешь окно, влезаешь и хватаешь тетрадку. Главное — быстро, чтобы он нас не успел заметить, когда мы руки разорвём.

— А почему бы нам не вместе через парадное?

— Потому что он может тетрадку спрятать! Ты сейчас стой и смотри, куда он её положит. Только не засни, иначе всё пропало!

— Ладно… А чем я окно разобью?

— Ну что ты как дитё малое! Кирпич найди. Или вот на, обмотай кулак, — Рыгор протянул Лявону слабо белеющий носовой платок и скрылся.

Осторожно ступая, Лявон снова приблизился к окну и рассматривал меня. Я почесал голову, зевнул, потёр бороду, посмотрел на часы. «Спать собирается, — думал Лявон, мстительно щурясь, — Напридумывал всякого бреда, и при этом совершенно спокоен. Холодный цинизм? Или он просто не отдаёт себе отчёта в содеянном?» Тут Лявону пришло в голову, что они с Рыгором, по сути, снова затеяли налёт и ограбление. Похоже, между прозрениями и преступлениями есть связь, и если случилось одно, то непременно жди другого! Ему почему-то стало смешно, и он улыбнулся, прикрыв рот кулаком и опустив глаза, чтобы не привлечь меня слишком живым взглядом.

«УУ!» — неожиданно пропела во тьме ночная птица, и Лявон вздрогнул. Я тоже вздрогнул и повернулся спиной к окну — наверное, услышал стук двери и воздушный органчик. Я закрыл тетрадку, встал и вышел. Пора! Мгновенно решив, что кулак можно порезать, Лявон подпрыгнул и ударил в стекло локтем. Глухой гул, слабый дребезг. Ещё раз! Ещё! Бах! Треск, звон, остроугольные осколки — зажмурился, сжался! Вроде цел. Из рамы торчали огромные стеклянные клыки, и Лявон несколькими ударами сбил их. Ухватился, подтянулся, влез. В коридоре слышались крики, топот и возня, но Лявон, не обращая внимания, взял в руки тетрадку. Коричневая, шероховатая обложка. И это наша жизнь?