— По-моему, я его уже где-то слышал, — сказал Змитрок кисло.

— Быть не может! Где ты мог его слышать, если я сам его сочинил полчаса назад? Ну да ладно. Ты мне вот что скажи — трактора ваш завод по-прежнему выпускает? — перешёл Рыгор к делу.

Змитрок с недоумением подтвердил. Что ещё может выпускать тракторный завод, как не трактора? На вопрос, где в таком случае все трактора, Змитрок отвечал, что они на складе готовой продукции, где же ещё. А где все рабочие? Ну, во-первых, сейчас смена, и все у станков, а во-вторых, сейчас лето и многие в отпусках. Змитрок больше не улыбался, подозревая в Рыгоре то ли насмешника, то ли агитатора. Рыгор почувствовал это и перевёл разговор на банную тему, близкую обоим. Он вернулся к оладьям, уже немного остывшим. Змитрок снова расслабился и стал рассказывать о какой-то сауне на улице Кошевого, неподалёку, но Рыгор слушал невнимательно. Он раздумывал, что пришёл зря, от Змитрока толку никакого и нужно идти в заводоуправление, но уже завтра. А сейчас нужно доедать и спешить.

Опасаясь наплыва любителей оперы и нехватки билетов, Рыгор сильно перестраховался и пришёл к театру на час раньше. Вход был ещё закрыт. Возле фонтана прохаживались, сцепив руки за спиной, несколько торжественных седых старичков. Один из них, чуть помоложе остальных и даже не вполне ещё седой, объяснил Рыгору, что указом министра культуры вход в оперный театр сделан свободным для любого гражданина, и теперь билеты покупать не обязательно. «Указ о бесплатности культуры и искусств! Неужели не слышали?» Внимательно заглядывая Рыгору в лицо, старичок рассказал, как хорошо он помнит предыдущую постановку Вагнера, в конце семидесятых. Голос его подрагивал от серьёзности. В другое время Рыгор охотно послушал бы воспоминания театрала, но сейчас ему не терпелось перекусить. Он предложил старичку разделить с ним пиво и оладьи, которыми его обильно одарил Змитрок, но тот, кажется, даже не понял, о чём речь.

Отделавшись старичка вежливой фразой и подумав, что после этого некрасиво будет приниматься за еду у него на глазах, Рыгор отдалился от театра вправо, пересёк сумрачный парк с памятником пионеру-герою и вышел к набережной. Закруглённый парапет из серого шершавого камня за день впитал в себя тепло солнца, и на него было приятно опереться голыми руками. Рыгор жевал оладьи, смотрел на струи воды, проплывающие изредка листья и поглядывал на часы в телефоне. На набережной было пусто; лишь прошёл по направлению к театру ещё один старичок.

Без четверти семь Рыгор вернулся к театру. Старички пропали — видимо, их уже пустили внутрь. Действительно, одна из створок дверей была открыта, и Рыгор поспешно поднялся к ней по ступеням, мельком рассмотрев скульптуры над входом. Понимая, что время ещё есть, и торопиться некуда, он всё равно чувствовал волнение, опасаясь из-за незнания театральных порядков сделать что-нибудь не так.

Пройдя сквозь небольшой тамбур с пустующими кассами, Рыгор с удивлением увидел впереди, перед ведущей вверх широкой лестницей Юрася, главу предпринимателей, в его обычном тёмно-сером костюме. Судя по его учтиво-неподвижной позе, обращённой ко входу, он находился здесь не в качестве зрителя, а снова выполнял роль швейцара или дворецкого, что ему очень шло. Узнав Рыгора, он сначала элегантно поклонился ему, как, наверное, кланялся и всем старичкам, а потом подал руку, как личному знакомому. Ладонь его была горяча от температуры.

— Добрый вечер, Рыгор! Отлично, что вы пришли. Ваше присутствие поддержит Алеся Михасевича. Пойдёмте, я проведу вас в партер, — Юрась указал жестом направление, и они стали чинно подниматься по лестнице.

— Алеся Михасевича? Ах, и он здесь? Тоже любитель музыки? — Рыгор сказал «ах», сочтя нужным окрасить разговор в присущие театру тона светскости и салонности.

— Почему «тоже любитель музыки»? — Юрась сделал большие глаза. — Разве это не он вас пригласил сюда? Нет? О, так вы ничего не знаете! Рыгор, сегодня Алесь Михасевич впервые поёт на большой сцене.

— Министр? Поёт?

Рыгор остановился от удивления, но Юрась взял его под локоть, тактично направляя к залу, и сказал, что пора занимать место.

— Странно, что вам об этом неизвестно. Вот программка, здесь всё написано. Садитесь на первый ряд. А мне надо ещё несколько минут повстречать гостей, а потом запереть вход.

Сжимая программку, Рыгор спустился к первому ряду, оглядываясь по сторонам. Полого уходящий вниз зал был почти пуст, десяток-другой старичков заняли разрозненные места на ближних к оркестровой яме рядах. Рыгор сел ровно посередине первого ряда, определив положение середины по люстре на потолке и стыку огромных красно-золотых штор на сцене. Поглазев на обрамляющие сцену узоры с колосьями, серпами и молотами, балконы и мощные цветные прожекторы, он наконец раскрыл программку. Она представляла собой сложенный втрое лист белой бумаги, и на первой странице значилось: «Летучий Голландец. Рихард Вагнер при поддержке Министерства Культуры». Внутри сообщалось, что исполнитель главной роли — министр культуры, Алесь Михасевич, и что спектакль идёт с двумя антрактами.

Прозвенело три звонка, и все люстры плавно погасли наполовину, оставив в зале желтоватые сумерки. Рыгору было видно, как в оркестровой яме появился на цыпочках Юрась, присел перед стоящей на полу аппаратурой и нажал несколько кнопок. Зазвучала знакомая увертюра. Юрась поднял голову на Рыгора и вопросительно повёл подбородком, приставив указательные пальцы к ушам. Рыгор понял, что вопрос касается громкости музыки, и одобряюще показал ему большой палец. Бурное начало увертюры позволяло оценить мощные колонки, выдающие удивительно сочный бас. «Где Юрась нашёл такую аппаратуру? Звучит роскошно! Но акустика в зале, конечно, не та, не та. Музыку нужно слушать в небольшом герметичном помещении, с гасящими звук стенами. Но чья же это запись? Караян? Или Бём?» — так раздумывал Рыгор.

Когда увертюра кончилась, высокий занавес пришёл в движение и раздвинулся. Открылся белый задник с нарисованными на нём мачтами и парусами; сцена же играла роль палубы. Рисунок был выполнен, скорее всего, углём, в условном графическом стиле; мачты уходили под самый потолок, паруса раздувались, на корме корабля виднелся небольшой флаг, с едва различимой подписью «Антось». «Опять Антось! Вот это да! Всё у него получается! И котики, и корабли», — впечатлился Рыгор. Из колонок звучала тревожная музыка, изображающая волнующееся море, но его тревога побеждалась мужественным хором матросов.

Когда тревога была побеждена окончательно, на сцену важно и величественно вышел министр, завёрнутый в свою мокрую белую простыню. На сцене простыня вовсе не выглядела комично, как в министерском кабинете, теперь она полностью превратилась в древнегреческую тогу, пусть и не вполне уместную для немецкого моряка. Министр нёс в руках табурет, он поставил его возле задника в том месте, где был нарисован мостик и штурвал. С видом, преисполненным капитанского достоинства, министр поднялся на табурет как раз в тот момент, когда хор матросов затих. Рыгору не терпелось узнать, будет министр петь или станет только раскрывать рот под фонограмму — и к полному его удовольствию, оригинальный голос оказался вырезанным из записи на манер караоке, а министр действительно запел. Конечно, до Ханса Хоттера ему было далеко, но он очень старался, и Рыгор от души радовался, а после первой партии присоединился к аплодисментам, поднятым старичками. В этот момент открылась и закрылась дверь в зал, и кто-то опоздавший, воспользовавшись короткой заминкой, быстро прошёл по ступеням вниз и сел позади Рыгора.

Кроме министра, в спектакле не было занято ни одного актёра, и все остальные партии звучали в записи. В это время министр прогуливался по сцене, по-наполеоновски заложив руку за отворот простыни на груди. В конце первого отделения старички устроили министру настоящую овацию, встав с мест и выкрикивая «Браво!» слабыми ломкими голосами.