После экзекуции, уже на крыше, он прислушивался к своим ощущениям и гадал, зависит ли степень прозрения от тяжести простуды. От холодного душа ему не стало ни хуже, ни лучше. Нос по-прежнему был заложен и истекал соплями, глаза слезились, горячая голова плохо соображала, иногда чихалось.
Наутро он спустился в квартиру, надел самые изношенные брюки и бледно-зелёную рубашку (цвет вчерашнего неба, вспомнил он), на его взгляд, самую неприметную и маскирующую из всех, что имелись в шкафу, и выступил.
Его район отличался особенной безлюдностью и тишиной. Шаги, казалось, разносились на много километров вокруг, отражаясь от асфальта и серых кирпичных фасадов. Позвякивая ключом в кармане, он шёл и всматривался в окна, выходящие на улицу. Кружевные занавески, цветочные горшки, куклы, радиоприёмники, стопки книг, статуэтки, часы, вазы, утюги. На верхних этажах идентифицировать предметы было уже трудно: это подставка для ножей или настольная лампа? Колонка или хлебница? Иногда ему до покалывания в кончиках пальцев хотелось проникнуть за окно и приложить ладони к этим выцветшим на солнце предметам, увидеть, что окружает их, в чьём соседстве им приходится быть. Вдохнуть запах комнаты, рассмотреть её всю, пройти по ней и остановиться в дверях следующей. А впереди будут ещё и ещё комнаты, уводящие одна за одной в молчаливые глубины.
За размышлениями путь пролетел незаметно. Лявон, с удовольствием прокладывая на своей мысленной карте города новую линию передвижения, свернул из Радиаторных переулков на улицу Чигладзе, миновал парк аттракционов и «Минскэкспо», прошёл по мосту над Свислочью и по улице Сурганова, разделяющей район старых пятиэтажек и частный сектор. Перед парком Лявон свернул на улицу Карастояновой и через пять минут уже стоял на том месте, с которого Рыгор показывал ему окна, содержащие старушку. Солнечный свет падал на фасад дома слева наискосок, и под таким углом была хорошо видна пыль на стёклах окон. «Если бы там жила бабушка, она бы не преминула вымыть окно. Скорее всего, квартира пустует, а Рыгору всё померещилось. Хотя с другой стороны, старушка может быть неряхой. Или инвалидом. Или у неё плохое зрение». Тень от листвы клёнов, растущих на тротуаре, легко колебалась на окнах и кирпичной стене, дразня воображение. В какой-то момент Лявону даже привиделось движение седой головы за стеклом.
«Какая же она, женщина, на самом деле?» Строя догадки, он обогнул пятиэтажку вокруг и подошёл к крайнему подъезду. Перед самой дверью он задержался, набрал в лёгкие побольше воздуха и со вкусом чихнул. Несколько секунд после чиха Лявон постоял, зажмурившись, потом утёр рукавом слёзы и рассмотрел кодовый замок. Металлическое кольцо и два ряда кнопок с цифрами слева и справа от него. Краска на корпусе замка вокруг цифр 1, 3 и 6 была стёрта от частого прикосновения пальцев, и Лявон кивнул сам себе. Как просто быть взломщиком! Набираешь 1, 3, 6 и тянешь кольцо вниз. Заблокировано? Двигаешь его вверх до слабого щелчка и пробуешь следующую комбинацию этих цифр. На определение правильного кода ушло не более минуты, кольцо опустилось, и Лявон вступил в прохладный подъезд.
Абсолютная тишина. Увлекаемая доводчиком, входная дверь тихо затворилась за ним, щёлкнул замок. Где-то на несколько лестничных пролётов выше зазвенела и смолкла оса. Лявон поднялся на второй этаж, ведя рукой по неровным железным перилам. К его удивлению, дверь в квартиру посередине, одну из подозреваемых, была приоткрыта. Лявон несильно толкнул её рукой и смотрел, как она медленно распахивается, достигает определённой точки, возвращается на несколько сантиметров и затихает. Он длинно высморкался в полотенце, откашлялся и спросил в квартиру:
— Есть кто-нибудь здесь?
Его голос выдавал волнение и неуверенность, это заметил даже он сам. Лявон переступил порог и вдохнул сложный запах старушечьего жилища: чуть сладковатый, душный, с привкусом аптеки и пыльной кладовки. Тёмно-зелёный коврик на полу прихожей, бежевые обои, шкаф. Две комнаты слева были закрыты, кухня, ярко освещённая солнцем, виднелась справа от входа. Он сделал несколько шагов в сторону кухни, и пол под ним визгливо заскрипел. Лявон остановился на скрипучем месте и покачался из стороны в сторону, вслушиваясь в звук. Линолеум на полу имитировал паркет «в ёлочку» из светлого дерева, а под ним, по всей видимости, скрывались старые доски. Присев на корточки и наклоняя голову под разными углами, он словил такую точку зрения, при которой на линолеум ложился солнечный отблеск, чётко проявляя стыки и слегка выпуклые спины досок. Лявон ещё немного поскрипел, перенося вес с одной ноги на другую, а потом, вдруг озадачившись практическим применением скрипа, попытался получить ту мелодию Вагнера, которую они слушали с Рыгором в гаражах. Вышло отвратительно, совершенно не похоже.
В этот момент из кухни раздался вскрик, и в прихожую выскочила фигура с топором в занесённых для удара руках. Из-за того, что окно, единственный источник света, располагалось у неё за спиной, и лицо, и одежда выглядели тёмными, почти чёрными, не блеснуло даже лезвие топора. Лявон инстинктивно отшатнулся назад и направо, к выходу, и упал на локти. В ту же секунду пол вздрогнул от мощного удара, топор глубоко вошёл в линолеум на том месте, где сидел на корточках Лявон, а фигура, не удержав равновесия, полетела на пол и, кажется, ударилась головой о стену.
«Старушка. Испугалась, что я хочу убить её, и устроила засаду», — составил объяснение Лявон, садясь и рассматривая её. Волосы её были действительно совсем седые, длинные, собранные сзади в хвостик, как и описывал Рыгор. Простая и скромная одежда: ситцевое платье в неопределённые цветы, чёрная меховая жилетка, плотные серые колготы, изношенные тапочки. Роста она была небольшого, сложения худенького; маленькая сухая ладошка, лежащая на полу возле туфли Лявона, походила на птичью лапку. «И откуда в ней столько силы?»
— Бабушка? — позвал он. — Вы в порядке?
Лявон вытянутой рукой потормошил её за локоть, боясь приблизиться — вдруг она очнётся и опять бросится на него. Старушка не шевелилась. Он поднялся, выдернул из пола топор и положил его за угол, чтобы она не смогла снова им воспользоваться. Лявон переступил одной ногой через старушку и попытался заглянуть ей в лицо, но это ему не удалось — она лежала ничком, седым хвостиком вверх. Он прислушался, дышит ли она, но не уловил ни звука. «Как проверить, жив ли человек? Пульс?» Дотрагиваться до её кожи показалось ему отвратительным, но, памятуя о долге исследователя, он сделал над собой усилие. Прохладное запястье не пульсировало, хотя Лявон старательно его прощупывал в нескольких точках. «Неужели можно умереть вот так, просто из-за падения на пол?» Он потянул её за плечо и перевернул на спину. Пахнуло аптекой. Лицо, подтверждая слова Рыгора, и в самом деле оказалось почти круглым, но не за счёт полноты, а из-за формы скул. Ничем особенным лицо не отличалось. Морщинистое, с мешочками под глазами, гладко выбритое — такое лицо могло быть у любого старика, ключа к вопросу об отличиях мужского и женского оно не давало.
«Возможно, отличия коренятся внутри организма? Иные, чем у мужчин, внутренние органы? Но чтобы это определить, нужно быть врачом и разбираться в строении организма. Даже если бы я нашёл в себе силы разрезать ей живот, то всё равно ничего не понял бы». Лявон решил осмотреть тело хотя бы снаружи. Испытывая сильную брезгливость, он распахнул жилетку старушки и стал расстёгивать длинный ряд пуговиц на её платье, сделанных в форме мелких чёрных шариков. Показалась худая, немного волосатая грудь с многочисленными родинками, бородавочками и старческими коричневатостями, потом сероватого оттенка живот. Трусов старушка не носила, и сквозь растянутые на бёдрах колготки просматривался морщинистый тёмный член.
Лявону пришлось скрепя сердце признать, что эксперимент подтвердил версию об отсутствии коренных отличий мужчины от женщины, и пол — это только вопрос самосознания. Форма одежды, длина волос и тембр голоса — вот и все доступные для идентификации признаки. Такой вывод Лявону не нравился, и, хотя оснований для сомнений не было никаких, у него осталось ощущение, что со старушкой что-то не так. Он запахнул на старушке платье и напоследок приложил ладонь к её груди. Сердце всё-таки билось, слабо, но явственно. Лявон, облегчённо вздохнув, с бульканьем высморкался. «Дождаться, пока она очнётся, и поговорить? А если снова кинется? Свирепая! Связать и пытать? Фу, ну её совсем». Лявону вдруг стало тоскливо и противно, и он поспешил уйти, пока старушка не очнулась.
