«Всё ясно, дождь, — Лявон вспомнил, что сдавал экзамен, опять не сдал, и что теперь впереди две недели каникул. — Пора домой. Вот только зонтика нет». Он вылез из-за парты и чуть не упал — ноги и поясница тоже невыносимо затекли и не слушались. Хотелось пить. Лявон достал из рюкзака пакет с соком и допил пару глотков, плескавшихся на дне. По-стариковски согнувшись, он спустился к выходу из аудитории, открыл дверь, держась за косяк, и заковылял по коридору вдоль стены, опираясь на неё рукой.

Постепенно кровь снова пропитала все кончики его тела, даже самые отдалённые, и старость снова отодвинулась вперёд на неопределённый срок, затаилась зародышем, маленькая и невидимая. Но Лявона трудно было отвлечь или обмануть, он уже заметил её и заклеймил презрительной мыслью: «Как это унизительно — знать, что тебя неизбежно ждёт жалкая старость и смерть». Гордо сощурившись, он несколько минут смотрел из окна коридора на дождь. Надо было переждать его. Чтобы занять время, Лявон решил заглянуть в столовую на первом этаже и выпить там ещё сока. Шаги в пустых коридорах отдавались лёгким эхом, упругий звук линолеума сменился на поскрипывание паркета у центральной лестницы и опять вернулся, когда он прошёл в правое крыло здания. Достигнув конца коридора, Лявон спустился по боковой лестнице вниз.

Двустворчатые двери в столовую, выкрашенные в тот же толстослойный серый глянец, что и двери аудиторий, были распахнуты. Приближаясь к ним, Лявон услышал голос. Скорее всего, голос принадлежал Янке, повару, но с кем он мог разговаривать? Может, Адам Василевич зашёл пообедать? Голос был немного приглушён, видимо, он доносился из кухни. У порога Лявон остановился, удивлённый до крайности: Янка декламировал стихи.

Прислушиваясь, Лявон шагнул вперёд и стал в дверном проёме. Небольшая столовая с двумя рядами покрытых скатертями столов пустовала, за большими окнами капал стихающий дождик. Справа блестела нержавейкой линия раздачи, чистая и холодная.

Чтение исходило из подсобки. Лявон тихонько подошёл к ближайшему столу и сел на стул. К его досаде, ножки стула под тяжестью тела сдвинулись и громко скрежетнули по полу. В подсобке тут же раздался глухой удар, наводящий на мысль о прыжке с табуретки. В столовую выскочил Янка и испуганно уставился на Лявона.

— Привет! Как тебя занесло сюда в субботу? — он был на пару лет старше Лявона, невысок, светловолос и светлоглаз, в белой футболке и широких пёстрых шортах. — Экзамен пересдаёшь?

— Да нет, просто зашёл к тебе сока попить.

Они озабоченно смотрели друг на друга. Янка был смущён тем, что его декламацию наверняка услышали, а Лявон усиленно думал над прозвучавшим словом «суббота».

— Ты уверен, что сегодня суббота? — наконец спросил Лявон.

— Конечно! Вчера была пятница и экзамен у дневников, — «дневниками» называли студентов, учащихся на дневном отделении; сам же Янка учился на заочном, одновременно работая поваром в столовой. — У меня ещё Адам Василевич завтракал, булочки с джемом и жиденький кофе, американо, как он любит. Да что случилось-то? Ты думал, что сегодня пятница, и на экзамен пришёл?

— Да нет же, на экзамене я был…

— И что, завалил?

— Завалил…

— А какие билеты попались?

Лявону не хотелось говорить об экзамене и, чтобы перевести разговор на другую тему, он выразил восхищение услышанными стихами. Янка сразу обо всём забыл и потупился. Лявон плохо разбирался в поэзии, но для поддержания разговора спросил, кто любимый поэт Янки. Выяснилось, что повар — приверженец символистов, но превыше всех ставит Рильке. А поэты вроде Есенина — его идеологические враги. Янка стал читать Лявону Рильке в своём переводе. Он читал проникновенно и с выражением, кончик его маленького круглого носа двигался в такт словам, а руки производили зачатки жестов, не успевающих оформиться. Янка в своей новой роли очень понравился Лявону, но Рильке показался ему слишком туманным. Он попросил Янку почитать ещё свои стихи, а заодно напомнил об апельсиновом соке. Оба его желания были удовлетворены сразу и со щедростью: Янка вынес ему двухлитровый пакет сока и прочёл цикл свеженаписанных сонетов, посвящённых ночным переживаниям и впечатлениям. Шорохи, тусклые отблески, принесённые лёгким ветерком запахи, глубина тёмных беззвёздных небес, безмолвный взгляд отовсюду, бессмертие, прошлое и будущее.

Янка выслушал похвалу как должное, и, помолчав, высказал убеждение, что самым важным достоинством поэзии является её возвышенность и оторванность от земной реальности, очевидной только для глаз и вовсе не объективной.

— Возьми само слово «очевидный». Мы привыкли, что оно означает несомненность некоего факта или явления, но забываем о его этимологии. Слово «очевидный» произошло от выражения «видеть очами»; но согласись, что видимость не всегда отражает суть явления.

Лявон этого не понял.

— Всё очень просто! — Янка сел напротив Лявона. — Вот например сок, который ты пьёшь. Для глаз это не более чем оранжевая жидкость, но для поэта — душа южных плодов, содержащая в себе солнце, и в то же время освежающая влага. Понимаешь? Единство огня солнца и воды земли. Удивительно, правда?

— Пожалуй. Но почему нельзя воспеть оранжевую жидкость как таковую? Как ты оранжева, о жидкость, как текуча! Мельчайшие волокна апельсина содержишь ты в себе, как рот содержит зубы.

На последних словах Янка поморщился.

— Про рот и зубы вышло слишком грубо. Лучше бы сказать: «как ночь содержит звёзды». А потом некоторые свойства ночи и звёзд перенести назад на сок. Это будет немного примитивно, но для начала сойдёт. Мне кажется, ты тоже смог бы писать стихи, в тебе есть чувство.

Так они беседовали, пока в окне не появилось солнце, пустив яркий косой квадрат по скатерти. Лявон вспомнил о времени, о субботе, об уговоре с Рыгором и перестал слушать Янку. «Уже почти три! Как я опоздал… И что теперь делать?»

— Скажи, Янка, если бы ты условился с человеком о встрече, а человек опаздывал, сколько бы ты его прождал?

— Пятнадцать минут, — не задумываясь, ответил Янка, — Ты куда-то опаздываешь?

— Да. Извини, но мне уже пора.

Янка пригласил его заходить почаще, и Лявон обещал. Они прошли по коридору к чёрному ходу, Янка достал из кармана огромную связку ключей и отпер почти незаметную в тени дверь. Лявон пожал ему руку и вышел, оказавшись на аллее студенческого городка, неподалёку от того места, где стоял расписанный им синий ящик на ножке. Не оборачиваясь, он пошёл вперёд, к главным воротам, и остановился только когда услышал за спиной звук закрывающейся двери. Лявону хотелось поразмыслить в неподвижности, но если бы он остановился сразу, Янка мог снова на него напасть с разговорами.

«Сколько бы я ждал на месте Рыгора? — он стоял на краю аллеи, разглядывая траву под ногами. — Ради такого серьёзного дела можно прождать столько, сколько понадобится. Мало ли что может приключиться с человеком. Но Рыгор — не такой. Все люди разные, и равняться на себя глупо. Надо попытаться смоделировать в своём сознании Рыгора и просчитать его возможные шаги. Итак, зная активную натуру Рыгора, можно сказать уверенно, что так долго ждать он не станет. Возможно, он ограбил банк сам? Нет, скорее всего, он не стал этого делать, иначе зачем бы ему вообще понадобился напарник. Но, ограблен банк или не ограблен, Рыгор уже оттуда в любом случае ушёл. Главный вопрос теперь — где его искать? Скорее всего, в бане, ведь по субботам он всегда парится».