Иван. Должно быть, оставляет. А макароны действительно не гастрономичны. Ничего другого нет?

Зина. Нет.

Иван. Переживу. Дай чаю. Впрочем, ты посиди. Я сам заварю чай.

Зина. Завари, завари.

Иван. Постой… А Матильда там?

Зина. Матильда там.

Иван. А что она делает?

Зина. Как всегда, печет пирог.

Иван. Я туда не пойду.

Зина. Почему ты ее так боишься?

Иван. Матильду? Я? Панически. У нее усы растут.

Зина. Какие усы! Ты с ума сошел.

Иван. Усы… под носом. Вы, женщины, друг друга не видите.

Зина. А тебе что, если они и растут?

Иван. Когда она меня видит, то делает вот так. (Крякает с ухмылкой.) И смотрит на меня неприлично, точно я голый. Я от нее не ухожу, я уползаю. Это унизительно.

Зина. Горе ты мое!.. Я сама заварю чай. Сиди. (Уходит.)

Иван (включает магнитофон. Ложится на тахту; громко нараспев, перебивая музыку). «Хорошо бы собаку купить… Хорошо бы собаку купить…».

Зина (входя). О чем ты? Какую еще собаку?

Иван. Ты не знаешь… это Бунин. Знаменитое его стихотворение, которое кончается так:

Зина (до крика). Знаю я это знаменитое стихотворение! Это отвратительное стихотворение!

Иван (не отрываясь от толстой клетчатой тетради). Во-первых, не кричи. Во-вторых, почему оно отвратительное?

Зина. Во-первых, твой магнитофон орет всю жизнь, и я не делаю тебе замечаний. Во-вторых, я читала это стихотворение в Москве в университете, когда вышла книга стихов Бунина. И эту вещь я как раз запомнила.

Иван. Хорошо, читала, рад, запомнила. Но все- таки ты объясни, почему это дивное стихотворение ты считаешь отвратительным?

Зина (убирает со стола). Я знаю, что наши разговоры только помогают тебе работать со своими уравнениями… И все-таки скажу. Поэзия без жизненности, по-твоему, не поэзия. Ты слушаешь?

Иван. «…без жизненности не поэзия». Слушаю.

Зина. Жизненность этого знаменитого стихотворения состоит в том…

Иван. Ого! Да ты, как самый настоящий… но продолжай.

Зина. Пожалуйста, не сбивай. Я все равно выскажусь. Жизненность здесь в том, что некоего господина покидает любимая женщина, с которой он сроднился. Он остается один. Идет дождь на дворе. Ему скучно, холодно… Он с тоски хочет выпить и при этом размышляет, что хорошо бы заменить женщину собакой.

Иван. Ну и что? Собакой… да. Возможно. (Спохватившись.) Как? Ты считаешь? Нет, дорогая, ты ничего не поняла. Но послушай, наконец!

«Но для женщины прошлого нет». Прекрасно сказано. Истина. Но какая же связь между женщиной и собакой?.. (Помолчав.) Хотя… Поэтическая мысль блуждала где-то рядом.

Зина. Стихотворение, я помню, называется «Одиночество». Вот-вот. Одиночество, которое может заполнить женщина, вино или собака.

Иван (сердится). Зина, нельзя же так.

Зина. Можно!

Иван. А почему эта запальчивость?

Зина. У женщин в моем положении появляется раздражительность. Мне не нравится некий господин, которому хочется купить собаку. Вот и все. (Уходит с тарелками. От порога). А что у женщины прошлого нет — я этого не знала… странная мысль.

Иван. Эта истина, кажется, стара.

Зина. Я отстаю, Иван, как от старых истин, так и от новых. (Уходит.)

Иван моментально забывает о разговоре, углубляясь в свою тетрадь. Тянется за сигаретами, ощупью находит пачку. Закуривает. Еще громче запускает музыку. Ворочается, ложась удобнее. Напевает. Можно понять, что он занимается вычислениями и разговаривает сам с собой. Садится. Весь в процессе мысли. Что-то найдено. В самозабвении он ищет, куда бы положить горящую сигарету, и кладет ее в карман брюк. Снова ложится. Делает записи в тетради. Доволен. Счастлив. Поет во весь голос. Из-за спины его появляется струйка дыма, которая быстро разрастается. Комната начинает наполняться дымом. Входит Зина. Она закрывает уши от музыки и выдергивает шнур магнитофона.

Зина. Неужели ты мог так накурить?

Иван (ворчит). Сами делаете что-то на кухне. Задохнуться можно.

Зина. Мы ничего не делаем.

Иван. Но откуда дым?

Зина. Я не знаю.

Иван. И я не знаю.

Зина. Дым идет из тебя.

Иван. Брось шутить. Я очень занят. Сейчас решается судьба одного опыта. Он был поставлен в корне неверно.

Зина. Это вполне возможно, Иван, но ты горишь.

Иван. Горю, конечно, если опыт поставил неверно.

Зина. Ты горишь не условно, а реально.

Иван. Неужели? Это уже делается забавным.

Зина. Да, Иван, безумно забавно. Горят твои лучшие штаны.

Иван. Разве они на мне?

Зина. Не на мне же, милый! Беги в ванную.

Иван. А Матильда там?

Зина. Горе ты мое! Пойми, на тебе горит одежда…

Иван. Вот какая неприятность… начинает припекать. Таких историй со мной не случалось. (Уходит.)

Зина. Почему мне не смешно? Почему мне так невыразимо грустно? (Раскрывает окно, берет книгу, устраивается на подоконнике).

Возвращается Иван.

Иван. Брюк, в сущности, нет. Зина, что мне делать?

Зина. Надень мою юбку.

Иван. Но почему надо рычать?

Зина. Потому что мне надоело тебя нянчить. Моя работа проще, чем твоя, но я от нее так же, как и ты, устаю.

Иван (находит другие брюки, переодевается в углу). Ты права. У нас с тобой все время нарушается великий принцип равенства. Теперь я буду делать дома все!

Зина. Не надо делать все, Иван. Ты помогай мне хоть немножко.

Иван. Зина, а что мне делать с пострадавшими штанами?

Зина. Отнеси на выставку нового быта.

Иван. Куда их положить по крайней мере?

Зина. В комод.

Иван. У нас нет комода.

Зина. Купи.

Иван. Я комоды не люблю.

Зина. Не покупай.

Иван (устроился на тахте. После молчания). Что читаешь?

Зина. «Триумфальную арку».

Иван. Вещь неплохая. «Три товарища»[35] лучше.

Зина. Не успела. А теперь твои друзья зачитали.

Иван. Это Мишка. Но ссориться нельзя. Он достает мне «Голубую рапсодию».

Молчание.

Зина (для Ивана и для себя). Какой-то Равик… врач… выпивоха… Какая-то Жоан… чуть-чуть не проститутка. А сколько чувств, тонкости, поэзии… Может быть, все это ложь, но почему я хочу читать это без конца? Ничего не понимаю.

Иван (откликаясь). Они больны.

Зина. Здоровый человек, объясни мне, что у нас случилось? С тобой…

Иван. Где? Когда?

Зина. «Где»… Впрочем, можно сказать и так. Это «где» находится в человеческом сердце и, по известным материалистическим учениям, связано с головным мозгом, с его подкоркой. Но вот «когда» — сама не знаю.