Эйнштейн. Боюсь, что я знаю, о чем вы говорите.

Элла. Все мы знаем… Не надо загадок, Анхилита.

Анхилита. А что мне скрывать? Я шла к вам, мистер Эйнштейн, чтобы узнать, как мне разыскать Антуана.

Эйнштейн. Не знаю.

Анхилита. Вы не знаете?!

Эйнштейн. И я не знаю.

Анхилита. Что же это значит?

Эйнштейн. Что Антуан давно не Антуан, каким вы его знали, а великий деятель Америки, и теперь никто не знает, где находится этот новый небожитель. Я слыхал, что его привозят в Белый дом в бронированных автомобилях. Но это слухи. Никто ничего толком не знает. Эта страна, если ей надо, умеет хранить свои секреты.

Анхилита. Значит, я его больше не увижу.

Чарльз. Анхилита, скажите, что за человек этот необыкновенный Антуан? Для меня он загадка.

Элла. Двойственный человек. Точней — двуличный.

Анхилита. Он многое скрывал… даже от близких. Но это другое. Со мною он был откровенен.

Чарльз. Он действительно мечтал сделаться коммунистом?

Анхилита. Он хотел уехать драться за испанскую революцию. Я его не пустила.

Элла. И напрасно. Он не уехал бы. А вы помогли ему обмануть вас и себя заодно. Он всегда будет думать, что ему не дали принести жертву.

Анхилита. Может быть, и так. Все несчастны. Он — также.

Элла. Не понимаю я таких несчастных. Коммунист по убеждениям женится на миллионах.

Анхилита. Он не женится на миллионах. Я знала, что он полюбит Фей, когда он и не думал на ней жениться.

Элла. Он вас предал, девочка. Точней — вашу любовь.

Анхилита. Фей мне когда-то говорила: любовь, как смерть. Теперь я это чувствую всей моей кожей. И не могу вам ничего объяснить. Я права. Он несчастен. Но, может быть, и вы правы, когда считаете его предателем. Ведь предатели тоже несчастны.

Элла. Да, они несчастнее честных людей, но я не могу сочувствовать предателям.

Эйнштейн. Не мучьте вы ее! Антуан не предатель… Элла, сделайте нам кофе.

Анхилита. Нет, какое же мучение. Я всех вас так любила… Но мне действительно не повезло. Не надо было… я из простой семьи… про нас говорят: толпа. А Антуан — элита. Жаль, что я его больше не увижу. Только это. Прощайте, мистер Альберт. Прощайте, Чарльз. Прощайте, Элла. (Уходит.)

Чарльз. Театрально.

Элла. Кажется, нет, не театрально. Боюсь я за нее. Никогда я не видела ее такой отсутствующей.

Эйнштейн. Я слушал и страдал. Неужели этот человек погиб для науки? При такой одаренности так бесхарактерен.

Чарльз. Откуда вы взяли, что он бесхарактерен?

Эйнштейн. Взял. Характер — это соответствие между идеями и поступками. У него этого нет.

Элла. Я пойду сварю кофе. (Уходит.)

Эйнштейн. Что хорошего, Чарльз? Врачи запретили мне газеты. Говорят, ко мне все прилипает. Я субъект ранимый.

Чарльз. Все по-старому.

Эйнштейн. Русские ушли из Сталинграда?

Чарльз. Нет. Но, кажется, уйдут.

Эйнштейн. Может быть, ушли?

Чарльз. Может быть, ушли… Это становится похожим на правду.

Эйнштейн. Тогда нам нужна эта бомба. Иначе что же?! До каких пор они будут непобедимыми?!

Входит Байрон.

Байрон. Прежде всего прошу иметь в виду, что я навеселе. А это состояние ведет людей куда не нужно.

Чарльз. Дик Байрон, здесь, у постели больного, ваши шутки неуместны. Не валяйте дурака. Что вас сюда привело?

Байрон. Любовь к ближнему.

Чарльз. Опять вы за свое.

Байрон. Мистер Эйнштейн может меня выгнать, но это не изменит моего отношения к нему.

Эйнштейн. А почему бы вам не поздороваться с мистером Эйнштейном, к которому вас привела любовь к ближнему?

Байрон. Вот видите, Чарльз, мистер Эйнштейн сообразительнее вас. Он понимает, что такой тип, как я, мог прийти к нему только с благими намерениями. А к благим намерениям я пришел ввиду перенасыщения организма алкоголем, если выражаться научно. (После паузы.) Сегодня я ввалился к вам без разрешения. Когда я узнал нечто такое, от чего зависят судьбы этого мира, то подумал, что эту новость должен узнать прежде всех Альберт Эйнштейн. Вас, кажется, всерьез занимают судьбы мира, судьбы человечества. Пожалуйста. Сегодня на заре немцы рухнули под Сталинградом. Рухнули все до одного, со всей музыкой. А ты скажи, Адамс, вру ли я когда-нибудь?

Чарльз (смятение). Дик, кто тебе сказал?

Байрон. Сам президент. Впрочем, не совсем сам, но это дела не меняет. Мои ребята работают в его пресс-группе. Один из них мне позвонил. Я спал после утреннего коньяка, как это делает Уинстон Черчилль[69], мне позвонили, я проснулся и пошел к вам.

Чарльз. Ты молодец, Дик! (Эйнштейну.) Он умный малый.

Эйнштейн. Хотите выпить?

Байрон. Да. Потом.

Эйнштейн. Вы, конечно, представляете, что случилось на земле сегодня. Чарльз, позвоните в магазин, пусть пришлют шампанского.

Чарльз. А вам можно?

Эйнштейн. Нельзя.

Входит Элла с кофе.

Чарльз. Элла, не хватило пороху у немцев захватить Волгу. Рухнули.

Элла. Нельзя так неожиданно. У меня могло рухнуть все это.

Эйнштейн. Роняйте, Элла, бейте посуду. О, если бы не чертова старость, я танцевал бы с вами до глубокой ночи. Самое естественное состояние счастья — танец… простой… крестьянский.

Байрон. Самое лучшее состояние — выпивка… мрачная.

Элла. Дик, хоть сегодня бросьте.

Байрон. С пятнадцати лет я не танцую. А вы считаете, что я играю роль скептика. Но если бы я занимался этим делом, то никак не сегодня.

Эйнштейн. Вы что-то знаете еще?

Байрон. Знаю ли я? Пожалуй, да. Я это знаю.

Чарльз. Что — это? Говори с нами просто.

Байрон. Просто. Пожалуйста. Мы их предадим. Русских. Я говорю просто? Мы их предадим. Мы им воткнем нож в спину.

Элла. Дик, это отвратительно. Вы не можете не испортить настроения.

Байрон. Поэтому я пью. Иначе я давно бы повесился.

Эйнштейн. Кажется, ваша мысль верна, но почему вы так думаете?

Байрон. Мой парень мне успел сказать, что военное крыло, окружающее Рузвельта, эту новость приняло довольно кисло. Э-э, о чем гадать. На красных наша мораль не распространяется.

Чарльз. О какой морали ты говоришь?

Байрон. Не знаю. Говорят, что есть какая-то мораль. Я не умею рассуждать. Давно отвык от этого занятия. Элла, вы правы. Мне нельзя оставаться в обществе больше десяти минут. Так получается, что непременно испортишь настроение. Мистер Эйнштейн, простите меня. Лучше я уйду.

Эйнштейн. Вы хотели выпить. Давайте вместе выпьем за победу русских. Мир спасен на долгое время.

Байрон. Нет, я лучше это сделаю наедине. Я давно пью наедине. Иначе я давно бы был убит своими собутыльниками. (Уходит.)

Элла. Вот личность… После него жить не хочется.

Чарльз. В том, что он сказал, есть роковая логика.

Эйнштейн. Черт меня возьми, ребята, я неисправимый оптимист… Есть логика и мрачная и роковая. Да-да! Но если немцы рухнули, то бомба не нужна… Вы плохо представляете себе, о чем я говорю! Бомба не нужна теперь. Какое это счастье!

Место действия третьего эпизода. Ночь. Эйнштейн. Входят Притчард и Гордон. Притчард снимает перчатки, бросает куда-то летнее пальто.