Однажды он написал, что накануне не смог ответить на мое письмо, потому что не смог сесть за компьютер, и вот сегодня попросил ответить мне своего внука. Затем он замолчал. Прошло месяца два, но писем от ветерана больше не приходило. Явно по естественной причине, подумала я, и зачем–то убрала его из друзей. Эту страницу, оказавшуюся после этого не интересной мне, я не закрыла и изредка продолжала наведываться туда.

И вот 25 августа я нашла там такое письмо: «Я умер, а ты отказалась от меня. Нехорошо ты поступаешь с друзьями». Поразило меня не само письмо, которое из озорства мог написать внук, а то, что писалось оно 22 августа в 9–00 утра. Это было время предполагаемой смерти мамы. Предполагаемой, ибо в этот день она утром проснулась, вышла на улицу, недолго погуляла, поговорила с соседями, посмотрела вдоль дороги. Затем зашла в дом и прилегла отдохнуть. Было около 8–00, а через два часа Александра пришла позвать маму к завтраку и нашла ее бездыханной.

Кто научил этого человека написать мне такое письмо именно в этот момент? Ответа просто нет.

Через две недели после этого пришло еще одно поражающее известие.

Тут я опять сделаю отступление. Вечером того самого дня, когда Юра увез маму домой, к нам поселилась пожилая пара из Владимира, Оля и Костя, с внуком Кириллом. Костя недомогал и попросился спать отдельно от жены. Поэтому Оле с внуком я выделила двуспальный раздвижной диван, а Костю устроила на диване, где еще утром спала мама. Они пробыли у нас почти месяц и уехали вполне отдохнувшими.

И вот мне позвонила Оля и сообщила, что Костя умер. Вы уже догадались, да? Тот, кто в нашей квартире поселился на мамином месте в день ее отъезда, тоже умер 22 августа, причем в 9–00 утра — практически в одно с нею время.

Мистика, ибо необъяснимо.

Но это еще не все. На мамины сороковины мне опять пришло письмо от «ветерана из Волгограда», с вопросом, помню ли я его. Конечно, я ответила, что помню и даже знаю, кто мне пишет и пусть прекращает эти мистификации. Я действительно вычислила, что писал мне некий лингвист, с которым я познакомилась на сайте, где консультировалась по поводу женской формы фамилии Бар — Диляков. Его ответ оказался очень грамотным и убедительным, это и послужило тому, что я его запомнила. Именно через него меня узнал «ветеран из Волгограда». А скорее всего, сам лингвист и был тем «ветераном из Волгограда» — не одна я пользовалась фейками. Но все равно я не понимаю, что руководило им, когда он отправлялся на мою страницу в дни, связанные с мамиными датами, и писал от имени умершего «ветерана из Волгограда». Кто велел ему это делать? Кто диктовал, когда и что писать? Странные это совпадения, нечеловеческие.

Остается только добавить, что необъяснимые события продолжались еще почти полгода. Так, по возращении домой, в Днепропетровск, в первую зиму после маминого ухода, я имела много исключительно выгодной, а главное — случайно появлявшейся работы. За заработанные деньги мне удалось поправить свое здоровье, обновить зимний гардероб, многое приобрести для крымской квартиры и обеспечить себя лекарствами на целый год.

А ведь мама интересовалась Интернетом и моими друзьями на сайтах, при этом предупреждала: «Чудес не жди, они невозможны. Но странности и совпадения примечай и анализируй.» Вот я и думаю: мама ли подавала мне знаки о том, что есть жизнь после жизни, или это был длинный ряд фантастических и неимоверно коварных совпадений?

Морской сезон заканчивался. Мы спешили собраться и выехать, рассчитывая 13 октября, к дню рождения мамы, попасть домой. В этом году ей бы исполнилось 90 лет, проживи она еще два месяца. Как жаль, что этого не случилось!

Но не только это гнало нас из Крыма, торопило и подгоняло скорее оказаться в нашей теплой квартире на третьем этаже одного из наиболее прекрасно расположенных домов Днепропетровска. На море в это лето вообще везения было мало: я, Юра и Саша все время болели простудами, потом я начала выходить на рекорд — дважды меня укусила оса, что при моих аллергиях вылилось в настоящие проблемы, а затем у меня разболелось правое ухо, я перестала им слышать. Хотелось обвинять не только квартиры из цементного бетона, превращающиеся в сырые погреба, едва солнце прекращало палить по–летнему, но и весь полуостров, продуваемый ветрами с запада на восток — пустой, бесприютный, с гулко шумящим безразличным морем. Поэтому мы стремились не просто попасть в родные стены, а прежде всего, уехать оттуда прочь, чтобы прервать цепь бед, преследующих нас, чтобы уцелеть, наконец. Это был не отъезд, а скорее, — бегство.

Юра вовсю давил на газ, а я вся сжалась, как заяц при резвом беге. Картины за окном машины, милые глазу в погожую годину, с радостной скоростью оставались позади. Мне чудилось, что с каждым километром раздвигается горизонт и мы, ступая со ступеньки на ступеньку, выбираемся из безжизненного подвала наверх, к благополучию и беззаботности. Раньше я плакала, расставаясь с Крымом, а теперь… теперь вырывалась из него, как из ловушки. Постепенно проходила окоченелость ног, восстанавливалось кровообращение, выравнивалась температура тела. Незаметно оттаяло сердце и размечталось об устойчивом уюте.

Его–то мы прежде остального и почувствовали, войдя в дом, — оказывается, на нашей широте уже затопили, от батарей струилось ненавязчивое тепло и приникало к телу, обволакивало, баюкало, исцеляя от неласкового крымского лета и знобкой осени.

Пока Юра разгружался и заносил вещи, я успела освежить квартиру — сняла занавески с окон и чехлы со светильников и мебели, протерла пыль, вымыла пол. Впервые за последний месяц легла в постель без грелки и, засыпая, предвкушала утро — с далеко открытым пространством, более светлое, чем крымские утра с туманами, прозрачное, ободряющее, с умной бурливой аурой большого города.

По большому счету все так и оказалось, только был еще привкус ночного видения. Во сне пришла мама и попеняла, что мы плохо снарядили ее в дорогу, вот колготы, дескать, не положили, а ведь осень настала, холодно уже. Просила передать ей.

Я заметалась — и то сказать, ко дню рождения, ставшему теперь днем ее памяти, и так полагалось что–то подарить, а тут еще просьба, почти повеление. А как это сделать? Посещение могилы, цветы — это само собой. Но тут вырисовался исключительный случай. Да как… Мир не без добрых людей. Выйдя после завтрака в город, я остановилась около первого столика выносной торговли, который попался на глаза, заговорила с раскладывающей товар продавщицей, спросила о своем, выслушала охотно сказанный ответ.

— Не вздумайте передавать посылку с покойником. Так иногда делают, но это неправильно, — сказала она мне под конец. — Живая часть вашей мамы просит внимания к живому, а не к земле, покрывающей останки. Поняли? Купите колготы и отдайте живому человеку.

Конечно, я поняла. Проявленное ко мне участие тронуло душу, и я — в знак благодарности, что ли — рассказала продавщице, как договорилась с мамой о том, что она подаст знак, если на том свете что–то есть. Однако, слушая меня и вежливо кивая головой, лоточница уже посматривала по сторонам на прибывающих покупателей, короткими фразами рекламировала товар — людям надо было работать, а не со мной прохлаждаться. Ничего не оставалось, как отойти, что я и сделала, но шагов через несколько была остановлена подергиваниями за рукав. Позади меня оказалась женщина, чуть смущенно улыбающаяся.

— Не сочтите за странность, — сказала она, когда я остановила на ней взгляд, — я невольно слышала ваш разговор у лотка… — Ясно, подумала я, тётенька поняла, что я куплю колготки и кому–то отдам, вот и решила попросить их для себя. А почему нет? Мне ведь все равно, кому они достанутся. — Нет, не подумайте, что я что–то ищу для себя, — словно прочитав мои мысли, уточнила говорившая. — Я хотела сказать относительно вашего с мамой договора… Странно, конечно. Но если там что–то есть, то вашу покупку мама сама заберет.