— Как же она заберет? — я хмыкнула почти с иронией и пристальнее оглядела остановившую меня особу: она была сравнительно молода, ухожена, а ее одежда отличалась, пожалуй даже, вызывающей роскошью. Нет, такая нуждаться в моих подношениях не могла. Да и акцент у нее был нездешний. Вернее, у нее как раз не было акцента — того малороссийского, с которым говорим мы.

— Не знаю, как–то найдет способ. Просто не спешите сами принимать решение.

— А вы кто? — спросила я.

— То есть как — кто? — женщина растерялась.

— Я вижу, что вы нездешняя.

— Ах да, — она улыбнулась и неуверенно переложила сумочку в другую руку, словно в заминке. — Я из Владимира, гощу тут у сестры. Простите… Знаете, это будет страшно, если мама ждет колготки, а они попадут в чужие руки. Вот я и подумала, что надо вам подсказать — она сама их заберет. У меня тоже недавно не стало мамы, — она неловко мотнула головой, жест прощания, и ушла.

В ближайшем киоске я купила колготы, оглянулась — отдать их, действительно, не находилось кому. Спешащие вокруг люди в основной массе были молодые, хорошо одетые, не нуждающиеся — студенческий район, удивляться нечему. Не станешь же ни с того ни с сего совать их проходящим мимо девушкам — засмеют, подумают, что сумасшедшая. Да и согласно толкованию сна и напутствиям, полученным в это утро от лоточницы, для выполнения маминой просьбы требовалась женщина, какой была мама, — старенькая, нуждающаяся в моей помощи. А еще — малоимущая и часто пребывающая на холоде, которой бы те колготы оказались кстати. Конечно, надо идти туда, где люди работают под открытым небом, сообразила я. И таких скорее всего можно найти на рынке. Туда я и направилась.

Не спеша прошла по бывшей Кирпичной улице, которой в разгул оранжевых перемен присвоили имя Гончара, на углу повернула на Паторжинского. Здесь, как и всегда, сколько помню, было тихо и малолюдно, даже пахло по–особому свежо и приятно. Этот элитный район раскинулся на вершине одного из трех холмов, прославивших наш город в книге Шатрова «Город на трех холмах», здесь неизменно ощущался ветерок, а воздух не содержал смога, как в центре, расположенном в распадке между холмами.

Вдруг что–то мягкое и влажное толкнуло меня в ногу повыше колена. И тут же послышался дребезжащий голос: «Ты куда умчался, негодник? Почему меня бросил?» — отвлекший меня от толчка.

Я очнулась от своих воспоминаний, остановилась и увидела чуть в стороне, у бровки, огромного пса из овчарок. Он уже успел обнюхать и меня и ближайшую территорию и теперь сидел со свешенным набок языком и не сводил с меня лучезарного взгляда. Ни в его глазах, ни в позе не было угрозы, я могла бы спокойно пройти мимо, но собачий дружелюбный магнетизм просто не отпускал от себя — столько в нем было неподдельного ликования от нашей встречи.

А с противоположной стороны улицы, стуча впереди себя палочкой, к нам поспешала старушка, хозяйка причинного добряка.

— Это ваш пес? — спросила я.

— Тарзан, как тебе не стыдно! — прикрикнула старушка, но пес, почтительно поднявший от земли зад при ее приближении, только помахал хвостом, чисто как дворняга, и снова уставился на меня. — Мой, — обернувшись ко мне, сказала она. — Вы не бойтесь, он хорошо воспитанный. Это мой поводырь. Нет, я зрячая, но старость… А я люблю гулять на воздухе, хоть там дождь иди, хоть снег.

— Я не боюсь собак, — вставила я.

— Это что–то странное. Не пойму. С ним такого никогда не было. Бросил меня и побежал к вам, чтобы сесть и демонстрировать готовность служить. Просто измена какая–то. Ты что, а? — снова обратилась хозяйка к псу.

— Вы на него не кричите, — вмешалась я. — Он не виноват. У вас есть время? Вы ведь вышли на прогулку, как я вижу?

— Да.

— Тогда погуляем вместе.

Мы прошли вдоль корпуса химико–технологического института, вышли на проспект Гагарина, направились в сторону телецентра. А я все рассказывала ей, почему пес заметил меня, почему подбежал…

Вот так мама забрала для этой женщины купленные по ее просьбе колготки.

В канун Крещения, когда мы собирались поминать папу, впервые без мамы, — опять «впервые», как и весь тот год, все было «впервые без мамы» — внезапно позвонила Валентина Васильевна Б., когда–то работавшая в городской газете и много сделавшая для меня как для начинающего писателя. Теперь она бессрочно отдыхала и жила за городом в старом доме, полученном по наследству от родителей, а свою городскую квартиру оставила дочери. Не будучи сельским человеком, Валентина мужественно боролась с тоской по городу, усиливавшейся тем, что из–за мужа не имела возможности часто выбираться сюда. Зато регулярно звонила, не оставляя меня без новостей. Но много ли скажешь по телефону? Только самое необходимое. Конечно, всегда хотелось встретиться и наговориться от души. И вот выпал такой случай.

По бесплатной журналистской квоте ей каким–то чудом достались билеты в оперный театр на представление «Кармен», где дирижировал Эдуард Дядюра — наш земляк, днепропетровчанин, ставший известным российским дирижером. Я слышала о нем, музыкальная критика называла его одним из лучших молодых дирижеров нового века, особенно подчеркивая незаурядный талант, яркий артистизм, необыкновенную мануальную технику. Даже упоминалось о харизме и специфической энергетике. У нас билеты на спектакли с его участием доходили до ста долларов в цене. Возможно, эти оценки и не были преувеличенными, ведь что–то же позволяло ему как приглашенному дирижеру выступать со многими симфоническими оркестрами России, в разных странах Европы, в США, даже в Китае. Это–то меня и соблазнило.

После 2004 года, когда писательская среда резко и агрессивно политизировалась и в ней воцарились деструктивные силы, я ушла оттуда, избрав основным занятием сидение дома. Мне было не впервой замыкаться в его любимых стенах. Раньше это случалось по болезни, теперь по несогласию с навязываемыми обществу тенденциями — невелика разница. Зато никогда раньше мне так много и упоенно не работалось, и все было мало, все не хотелось отрываться от компьютера на прогулки и сон. Какие театры, какие выходы в свет? Об этом не могло быть и речи. Я понимала, что засиживаюсь, обрастаю мхом, и тем более не хотела показываться прежним знакомым, из бывших коллег по творчеству превратившихся в политических противников. Не хватало тешить их злорадство своим старением!

Но Валентина к ним не относилась, она была из светлой полосы моей жизни, из тех, кто поднимал дух. Ей отказать я не могла как по дружбе, понимая, что ей не с кем пойти в театр, так и из благодарности за то, что предоставляла мне возможность попасть туда же, да еще бесплатно. Однако я выторговала одно условие — организовать мне место на балконе, подальше от любопытных глаз. «Но у меня билеты в первый ряд! — гневалась Валентина. — Я не хочу на балкон.» Впрочем, скоро спор решился и мы все же договорились: она осталась в первом ряду, а я уже на месте поменялась билетами с каким–то юношей.

Спектакль, в самом деле, был хорош. Не скажу, что я большой любитель и ценитель музыки, но все же знаю классику, могу составить свое мнение о певцах и инструментальных исполнителях. Искусство дирижирования меня раньше занимало мало, но глядя на Дядюру я прониклась его очарованием и различала экспрессию и блеск работы.

Обо всем этом требовалось немедленно, по неостывшим впечатлениям поговорить с Валентиной — не то чтобы я любила «разбор полетов» после театральных просмотров, но в данном случае приличия того требовали, ведь Валентине, полагаю, предстояло писать заметку о спектакле. Значит, моя задача состояла в разработке ее идеи, деталей и художественных образов, в извлечении из памяти чего–то и сравнении его с увиденным сегодня — от меня ждали сотворчества без претензий на авторство. Плата за участие в бесплатных просмотрах, на которые раньше Валентина водила меня еще чаще, всегда была такой. А не хочешь трудиться — не принимай приглашения, это тебе не просто подачки, это иной коленкор.