Как бы ни относиться к аннексии Крыма, но факт предстал налицо: мы с мужем попали в категорию граждан, которые пострадали от этого сильнее других. Отныне мы не могли свободно пользоваться своей квартирой в Алуште, оказавшейся в чужой стране, где нам разрешали находиться только 90 суток. Конечно, продление этого срока возможно было, но миграционные службы выламывали за это руки. Известно ведь, что любые запреты и ограничения — это кормушка для взяточников и вымогателей.

Вторая беда заключалась в том, что в Крыму уменьшилось количество отдыхающих и спрос на аренду комнат резко упал. Да и боялись мы в новых условиях, изменивших наш статус, это делать. А ведь платить за квартиру приходилось круглый год. С каких доходов?

Нельзя передать гнет возникших затруднений!

Но это еще не все. Теперь таможни задерживали нас в дороге на 8–12 часов, и мы не успевали доезжать из конца в конец за световой день, ночью же Юра не ездил. Значит, ехать в Крым надо было с ночевкой в каком–то промежуточном месте, что увеличивало расходы.

Не стоит перечислять остальные проблемы, они были — и не менее грозные, чем вышеперечисленные. Если обобщить, то можно сказать, что со всех сторон нас подстерегали тупики, злобность чиновников, жуткие стрессы. Мы попали в полную безвыходность.

Но вот прошло первое лето после кардинальных перемен, долгожданное, тревожное… В Крым мы попади только в середине июня. Нашли его каким–то помолодевшим, посветлевшим, даже расширившимся. И сразу же поняли, почему возникало такое впечатление — потому что людей в нем стало меньше, а значит меньше тесноты, галдежа и грязи.

Отдых удался, нам даже позволили пробыть там два срока подряд, то есть полгода. Уезжая, мы, как всегда, вымыли квартиру и законсервировали до следующего приезда… Теперь мы прощались с ней на долгих–долгих девять месяцев, ибо все лимиты пребывания в России были исчерпаны.

Вернулись домой подавленными, несчастными, будто нас выбросили из собственной конуры. Да так оно и было по сути. Это настроение, конечно, вызывалось ситуацией, а не тем, что мы не хотели возвращаться домой. Нет, Днепропетровск мы ни на что не променяли бы. Разве можно навсегда оставить квартиру в доме сталинской постройки из кирпича, сухую и теплую, и уйти в малогабаритную бетонку, пусть даже и в хорошем месте? Нет, конечно.

Потекли наши обычные дни — сначала я заново вымыла квартиру, потом перестирала занавески на окнах и всяческие покрывала, затем начала чинить привезенные с пляжа тряпки, постельное белье и наши летние одежды. Все это уже было далеко не новым, быстро выходило из строя.

Много надо было поработать и с компьютером — рассортировать то, что собралось за летние месяцы, систематизировать, перенести на накопительные диски, продублировать их. Попутно я все заново просматривала, во все вникала, оценивала. Затем настраивалась на новый круг работы.

Эти сезонные миграции так здорово, так волнительно освежали нас, так обогащали наш образ жизни! Не позволяли закисать и опускаться, погружаться в омут городской нечистоплотности, держали нас на высоте собранности и порядка. Получалось, что мы по два раза в год капитально вымывали свои обиталища и все время находились в обстановке идеальной чистоты. Эта традиция пришла ко мне от мамы, которая любила дважды в год перетряхивать и пересушивать на улице весь домашний скарб и вымывать стены дома изнутри новой побелкой. Но как трудно было поддерживать такой порядок в городе! В городе я тосковала по собственному двору и возможности сколько угодно проветривать, держать на солнце и вытряхивать свои тряпки, чтобы наполнились они духом трав и свежестью ветров. В городе люди не промывают свое белье и одежду атмосферным воздухом. Вместо этого используют пылесос, предназначенный всего лишь для сбора пыли с поверхностей. Но разве можно пылесос или, допустим, настольный вентилятор сравнивать с дыханием земли?

Шли дни, и мы начинали скучать по алуштинской квартире, беспокоиться о ней. А новости с телевизора шли тревожные, неутешительные и конца затянувшемуся конфликту не предвиделось. Это изматывало нервы. Постепенно начинало будоражиться воображение.

И вот однажды приснился мне такой сон. Будто нахожусь я в крымской квартире, только расположена она на первом этаже дома, стоящего у самого–самого среза воды, причем омываемого волнами с двух сторон. Я вышла на порог дома, посмотрела на вполне спокойное море и хотела уже возвращаться назад, как неожиданно заметила вдали жутко огромный корабль, идущий прямо на меня. От него исходила такая опасность, которую трудно описать — запредельная, не оставляющая шансов на выживание. Был он еще очень далеко, но я каким–то чудом видела, как много на нем металла, вооружения, всякой всячины, несущей людям беду и разрушения, какой он тяжелый и грозный.

Пока я размышляла об этом, корабль неожиданно выдвинулся из воды, навис над ней, а потом начал трудно подниматься в небо. Вот из его боков выдвинулись крылья, короткие и широкие, закругленные на концах, и его полет ускорился. Постепенно он превратился в настоящий самолет, резко набирающий высоту и по–прежнему летящий в мою сторону. Повторился тот же эффект — был самолет высоко и еще далеко, но я видела его совсем близко. Я очень испугалась, не знала, чего от этих событий ждать.

Неожиданно эта громадина резко кувыркнулась в воздухе и с невероятной силой устремилась в море. С самолет явно случилась катастрофа! Моему ужасу не было предела, будто предвиделось грандиозное сражение стихий, от которого нельзя укрыться, на которое нельзя повлиять. Пока самолет падал, повернувшись носом вниз и со свистом рассекая воздух, я представила, как сейчас содрогнется и загудит земля от удара, какие волны поднимутся и пойдут на берег, как они задавят нас своей массой и унесут в бездонную пучину.

И действительно, где–то на глубине случился сильнейший подводный взрыв, вода на поверхности забурлила, как при кипении, затем вверх вырвались очень высокие струи свистящей и парующей воды, перемежающиеся с гудящими языками пламени. Эта картина подавила меня и заставила укрыться в доме с закрытыми глазами и ушами.

— Надо бежать! — крикнула я мужу. — Сейчас придет вода и утянет нас в море! Пошли, скорее!

Муж в это время смотрел в окно и тоже видел картины, так испугавшие меня.

— Наш дом выдержит эти волны, — сказал он, — тем более что они не успеют залить комнаты, потому что быстро отхлынут.

С этими словами муж закрыл окна, а я побежала закрывать входную дверь. Мне оставалось сделать пару–тройку шагов до двери, как в комнате появилась вода — чистая и прозрачная, словно родниковая. Как же так, — удивилась я, шлепая по ней, — после взрыва вода должна быть мутной и грязной. Уровень ее был такой, что доходил мне до щиколоток. Все это заинтересовало меня, поэтому я не закрыла дверь, а открыла — чтобы посмотреть, что творится с морем.

Но что я увидела! Все море было скованно толстым антарктическим льдом — старым, бугрящимся неровной поверхностью. А поверх льда лежали слои и кучи видавшего виды снега. Единственное, что указывало на происшествие, которое я наблюдала, была дорожка метра в полтора–два шириной, идущая от нашего порога до места падения самолета. Там она просто исчезала. Но и эта дорожка была покрыта льдом, только более тонким слоем. А вдоль нее с двух сторон громоздились кучи снега, словно эту дорожку когда–то прочищали, отбрасывая снег на обочины.

Когда я снова вернулась в дом, воды там уже не было.

Вот такой сон. Вещий ли он? Не знаю. Прошло уже почти два года…

С особенным чувством я взяла в руки раритет: «Рукоделие», авторы А. Д. Жилкина и В. Ф. Жилкин — с недавно обновленной в типографии издательства «Заря» обложкой. Шитый блок средней толщины при реставрации проверили на сохранность и прочность. Нитки оказались целы и держали сфальцованные тетради как надо. Все равно для надежности корешок пропитали клеем, затем по всем канонам высшего полиграфического мастерства изделие одели в твердый переплет. На лицевую сторону крышки приклеили старую мягкую обложку, покрыли лаком. Эта работа явилась данью уважения со стороны коллег, проявленной в связи с моим уходом на пенсию.