— Не знаю… — выслушав меня, сказала Раиса Васильевна. — Между нами говоря, она была странной женщиной и часто попадала впросак. И как все странные люди, проявляла недоверие и настороженность к тому, чего не знала.

Я вздохнула. Эх, Раиса Васильевна сама не была такой уж простой. Но сейчас удивила меня другим — откровенностью. Это не ее черта. Она любила поводить собеседника за нос, что–то намекнуть, о чем–то умолчать, с чем–то согласиться, о чем–то дать понять. Не говорить конкретных вещей — это было ее кредо, которым она пользовалась в беседах с заказчиками, с сотрудниками, наверное, и с родными. Ясное дело, я приготовилась выспрашивать детали, вытягивать из нее информацию с помощью ряда наводящих вопросов, а тут — нате вам.

— Может, она надумала выйти замуж, — предположила я, — и хочет, чтобы кто–то оценил претендента на роль мужа? У нее есть родня?

— Да, у нее есть старшая сестра. Причем благополучная — замужем, имеет сына. Думаю, посоветоваться относительно замужества у нее есть с кем.

— Значит, что–то другое.

— Да.

— У кого же мне узнать о ней хоть что–нибудь… — в раздумье обронила я.

— Позвоните Свете Устименко, — сказала моя собеседница, и я чуть не хлопнула себя по лбу.

Ну как я могла забыть? Директорская секретарша… Только вот у меня не было ее номера, и я спросила о нем у Раисы Васильевны. А вдруг даст.

— Нет, — сказала она, — я не знаю ее телефона. Зато точно знаю, у кого он есть, — по голосу я поняла, что она улыбается. Хитрит. Сейчас начнет торговаться. Это было вполне в ее стиле.

— Скажете? — благодушно подыграла я, не представляя, что она потребует взамен.

— А дайте слово, что после встречи с Зоей вы расскажете мне, в чем было дело, — она запросила гораздо меньше, чем я ожидала, поэтому я поклялась своим здоровьем, что скажу; и она открыла мне тайну: — У Замулы.

Мы распрощались тепло и приязненно, несмотря на ее особенности, я питала к ней искреннее расположение, потому что она не была плохим человеком.

Зачем мне Света, если Дмитрий Иванович Замула от введения в строй типографии и до ее закрытия занимал должность заместителя директора по снабжению и сбыту, а Зоя Михайловна была его подчиненной?! Как хороший руководитель (а он был отличным руководителем!) он мог знать о ней все. Вопрос заключался в другом — как долго Зоя Михайловна оставалась там после моего ухода. Может, через год–другой она тоже уволилась, тогда, конечно, о ее проблемах он ничего не подскажет.

Да, без Светы не обойтись. Вот тут она, знавшая Зою Михайловну задолго до прихода в типографию, и понадобится, если продолжает поддерживать с ней отношения.

Значит, сам Бог велел сначала спросить у Замулы о Раевской, а в случае неудачи — узнать Светин телефон? Нет, решила я, чем в этом случае я мотивирую интерес к Раевской, далекому от меня человеку? Лучше сделать наоборот, под благовидным предлогом спросить номер Светиного телефона. Потом поговорить о том, о сем, а там незаметно и Зоей Михайловной поинтересоваться.

Их со Светой связывало слишком многое. Я могла бы сама догадаться о Замуле, если бы вообще не забыла о нем. Начнем с уже упоминаемого факта, что сначала Света тоже работала товароведом, под началом Дмитрия Ивановича. Потом перешла в приемную и стала секретарем не только директора, но и его заместителя, то есть опять же Дмитрия Ивановича. Кроме того, как и он, Света оставалась на типографии до ее закрытия.

Так что ее телефон у него, несомненно, был.

Когда стратегия была составлена и выверена со всех сторон, я вернулась к своей забывчивости и поругала себя за нее. Забывать Дмитрия Ивановича мне было нельзя, ведь именно его хлопотами я попала на типографию, где прошла наиболее содержательная часть моей жизни.

— Я вижу, что вы препятствуете защите моей диссертации. Скажите прямо — это так? — допытывалась я.

Заместитель директора института, где я работала уже с десяток лет, сидел за служебным столом, живописно заваленным бумагами, и листал мою работу. Я же, в новом (назло врагам!) платье, с вызовом сшитым специально к этому разговору, пристроилась на стуле для посетителей, что стоял слева от входной двери. Неделю назад Николай Михайлович, так звали этого чалдона (ибо он был из чалдонов), взял мою работу для изучения и обсуждения без третьих лиц. Как я могла ему отказать? И вот мы ее обсуждали.

— Так, — ответил он.

Его смоляные глаза немигающе уставились в мои, пытаясь прожечь насквозь, но меня это не смущало.

— Почему? Неужели в моей работе нет новизны, нет диссертации?

— Диссертация есть, — сказал он, перебирая страницы холеными пальцами. — У вас хорошая работа, но этого мало…

— Почему? Говорите, не стесняйтесь, — настаивала я, неизвестно что предполагая услышать в ответ. — Вы же сами предложили обсудить этот вопрос наедине.

— Ее еще надо… продвинуть. Ну и защитить.

— Для этого есть общепринятые процедуры, — мой левый глаз невольно прищурился, и я уточнила: — или нет?

— Вы имели дело с Хинтом. Это осложняет дело.

Понятно! Иоганеса Хинта, руководителя моей работы, раскатали люди какого–то Гдляна по явному науськиванию со стороны. Опять политика. Для рядового сотрудника исследовательского института — непробиваемое дело. Попытка преодолеть это препятствие в одиночку означала бы гордыню, смертный грех. Но я слишком хорошо понимала, что библейские заповеди написаны не зря, что для живущих на земле людей они не что иное, как инструкция по технике безопасности. Игнорировать столь серьезные наработки цивилизации мог бы человек глупый или наивный. Слава Богу, во мне не было ни того, ни другого.

Кроме того, диссертация, как и вся научная деятельность, не являлась для меня светом в окне, главным делом дней суровых. Основные жизненные цели я связывала с мужем, его благополучием и карьерой. Просто надо было соответствовать ему, помогать во всем, надо было работать и чего–то добиваться, вносить посильный вклад в бюджет и дух семьи, самой оставаться на высоком духовном уровне. Вот я и старалась хорошо делать то, за что бралась и что получалось. А получалось всегда неплохо, главное — легко. Диссертация не доставила мне бессонных ночей и чрезмерных усилий ума и воли, не была выстрадана отказом от отдыха и от забот о муже. Она ни от чего и ни от кого не отрывала меня, не вторгалась в личное время. Как ни невероятно это прозвучит, она была для меня игрой, забавой, приятной работой, которая к тому же оставляла меня на одном поприще с мужем, в поле его интересов и неплохо оплачивалась. Приятно было осознавать, что я запросто сделала то, на что многие мужчины тратят силы и нервы нешуточным порядком. Понимая это, я в любой момент могла (ибо была готова) расстаться с этой волынкой и переключиться на что–то другое — благо, жизнь еще таила многое, что привлекало пытливый ум.

Я достала из сумочки лист бумаги, заготовленный заранее — заявление об увольнении, протянула Николаю Михайловичу:

— Тогда подпишите это.

Он пораженно вскинул бровь — не ждал! И долго уговаривал меня заняться другой тематикой, перейти в другой отдел и обещал повышение в должности, в зарплате. Да, он проявлял искренность, ибо ценил меня, я знала это. Но за содействие моей защите, которое еще не гарантировало успеха, намерен был просить неприемлемую цену. Достаточно зрелый человек, я понимала его как мужчину — он ловил шанс. Заодно не хотел терять добросовестного и грамотного работника. Поэтому всячески отговаривал меня от опрометчивого шага, уверяя, что я, как мало кто другой, подготовлена к работе в науке, где так хорошо зарекомендовала себя и надежно утвердилась. Одно его расположение чего стоит! Это залог успеха! Если не в защите диссертации, то в спокойной работе там, где я работаю.

Нельзя сказать, что я ему не верила. Однако всякой игре приходит конец, по всем моим прикидкам выходило, что тут пора опускать занавес, чтобы не ввязаться в нервотрепку и зряшное отравление жизни.