«Ах, зачем ты смеялся так звонко…» Ах, зачем ты смеялся так звонко, Ах, зачем ты накликал беду, Мальчик с плоским лицом татарчонка И с глазами, как звезды в пруду. Под толстовкой твоей бледно-синей Кожа смуглой была, как песок, Раскаленный от солнца пустыни. Были губы твои, как цветок За высокой стеною мечети Расцветающий ночью в саду… Что могу я сегодня ответить? Сам себе ты накликал беду. 9 ноября 1925 «От жгучей капли атропина…» От жгучей капли атропина Как звезды черные — зрачки. Одним движением руки Бесценный дар любви единой Мной был отвергнут навсегда… Слепые годы мчатся мимо, И прячу я под маской грима Десятилетия стыда. Я покрываю щеки пудрой, На бледный рот кладу кармин… О, если б жизни злой, немудрой, Мне возвратить тот миг один! 11 ноября 1925 «Вейся выше, черный пламень…» Вейся выше, черный пламень, превращайся в тьму, то, что было между нами, не приму. Все равно — ползучим дымом стелятся слова: Ты всегда был нелюбимым, я — давно мертва… Но в ночи костром пылая, рвется, душит страсть, ненасытная и злая, — ниже не упасть… Что нам думать. Будь покорным и не прекословь. Вейся, бейся пламень черный, черная любовь… 17 ноября 1925 «Ангел громко и мерно читает…» Ангел громко и мерно читает Уже много ночей Книгу жизни моей, Вся, как солнце, она золотая, Каждый четко записан в ней день, Каждый месяц — певучая стая, — И проходят года, расцветая, Как густая сирень. Но одна есть страница пустая Уже в самом конце — И с печалью в лице Ангел книгу мою закрывает… Даже он, даже ангел не знает То, что будет в конце. 18 ноября 1925 «Хочу опять. Опять хочу того же…» Хочу опять. Опять хочу того же, чтоб радость, чтоб испуг переломились в звук и стали тем, что мне всего дороже, — текучей строчкою стиха… Но я глуха. Мир для меня — камней немые глыбы, гниющих трав седые вороха, заснувшие в реке от зимней стужи рыбы. Во всем, везде тяжелого греха застывший лик. И я его двойник… Теченьем нестерпимой боли я сердцем поневоле обставшее гниенье повторяю. И умираю. А я хочу дрожанья бытия, хочу, чтобы и я простерла крылья рук, как крылья птиц. Хочу, чтоб каждый звук ложился на небе в живой чертеж зарниц, и пело все вокруг… Хочу здесь быть опять, чтоб снова видеть, петь, смеяться и рыдать. «Я ветви яблонь приняла…» Я ветви яблонь приняла, их жест дающий и смиренный, почти к земле прикосновенный изгиб крыла. Как будто солнечная сила на миг свой огненный полет в земных корнях остановила, застыв, как плод. Сорви его, и он расскажет, упав на смуглую ладонь, какой в нем солнечный огонь, какая в нем земная тяжесть. Июль 1926, Мальцево. «Нет реки такой глубокой…» Нет реки такой глубокой, Нет тюрьмы такой высокой, Нет страны такой далекой, Куда б не пришла любовь. Выше тюрьмы она, Глубже реки она,— Нет для нее пространства. И все, кто любили, живут до сих пор, Только с любовью направь на них взор. Видишь, под белым терновым кустом Плачет о милом Доэтта? Видишь, как к кубку с волшебным питьем Губы Изольды припали? Видишь — стоит в голубом покрывале Вечная роза поэта — Имя ее на земле: Беатриче. Слышишь, Роланд свою милую кличет В пламени битвы? Слышишь, к Мадонне возносит молитвы, Песни-молитвы монах? «Ты — звезда морей нездешних, Ты — цветок от лилий вешних, Дорогой алмаз. Ты — сокровище сокровищ, От немыслимых чудовищ Ты спасаешь нас…» Тем, кто любит, — не смириться, А, как рыцарь, надо биться, Деве-Матери молиться, Чтоб Ее рука Отворила дверь темницы, Чтобы высохла река, Чтобы сжалась вся пустыня В золотой комок… Кто любовь из сердца вынет Хоть на малый срок? 15 октября 1927 |
