«Вы все, ушедшие, мне близки стали снова…» Вы все, ушедшие, мне близки стали снова. Еще один желанный легкий шаг, О, кто-нибудь из вас подаст последний знак, Протянется рука, и я идти готова… Мне больно от живых! Я каждый вечер жду, Что утро не придет с его земною жаждой, И вы в моей тоске! Ее изведал каждый, По вашим я следам, покорная, иду! И только вы со мной! Живых, живых не надо, Последнюю тоску не примут, не поймут. И сердцу темному не вымалить пощады, Нарушен легкий ход сосчитанных минут… Останьтесь вы со мной! Высокого порога Одна, бессильная, не смею преступить, Самой не разорвать слабеющую нить, Вы видите меня! Я так хотела много! И не смогла, как вы! И есть один средь вас, Далекий и чужой, теперь он там, любимый; Я изберу, как он, неумолимый час, Не пережив любви неотвратимой… Я так же, как и он… И мне не стать иной. И жребий свой сама я выбираю тоже, Ушедшего зову: «Я на тебя похожа. Ты сам приди за мной!» 13 февраля 1922 «Как в этом мире злых подобий…» Как в этом мире злых подобий Была душа искажена. В сомненьях, ревности и злобе Как долго мучилась она! И шли часы без перемены, И мрак и бездна впереди! Но вот раздвинул кто-то стены И властно мне сказал: «Гляди!» Мои глаза привыкли к мраку, Какой непостижимый свет! Но я гляжу, покорна знаку, И прежней боли в сердце нет. Иль боль моя, дойдя до крика, Уже не чувствует себя? Нет, это ангел светлоликий Пришел, о грешнице скорбя. Он говорит, что путь сомненья И двоедушен и лукав, Что мы познаем воскресенье, Лишь смертью смерть в себе поправ. И тает прежнее неверье В восторге видящей души… И блещут ангельские перья И говорю я «Поспеши! Ты осенил меня победой, Но обо мне скорбит мой друг. К нему спеши, ему поведай, Что мой окончился недуг!» 20 февраля 1922 «Сон мой темней и короче…» Сон мой темней и короче… Страшно не спать по ночам… Ночью таинственный зодчий строит невидимый храм. Рушатся дикие скалы, камни дробятся в песок… Все мы — ничтожны и малы, все мы не знаем дорог… Страстью зажженная вера, сладость целующих губ — все только скудная мера, каждый и жалок и скуп. Жадностью сердце упорной все пропирается вновь… Пусть же в мучительном горне плавится наша любовь… Пламень желаний упрямый, неутоленная грусть… Пусть будет пылью во храме, прахом поверженным… пусть. Солнце поднимет до неба столбик ничтожной пыли — предуготованный жребий нашей Земли. Весна 1922 «Разорвать ненавистной неволи…»
Разорвать ненавистной неволи Эту крепкую, цепкую нить, — Оскорбить, до конца оскорбить, Так, чтоб губы белели от боли, Так, чтоб каменным стало лицо. Чтобы крепче любовных объятий Твою душу сжимало кольцо Наконец обретенных проклятий. Пусть бежит по плечам твоим дрожь От их острого, горького жала… Вот и я так от муки дрожала, Только ты не поймешь. 8 марта 1922 «Весенних чужих половодий…» Весенних чужих половодий Разлился широкий поток, И сердце опять на свободе, И вечер опять одинок.. Плакучая черная ива Меня за окном сторожит… Тоскливо на сердце, тоскливо, Тоскливо от новых обид… О, если бы стала безбольней Усталой души пустота!.. Как грустно звонят с колокольни К вечерне в начале поста. Пойти и из желтого воска Зажечь пред иконой свечу… Душа не нашла отголоска, Но жду и покорно молчу. А боль все сильней, все бесплодней, — Еще не омыли крови Великие воды Господни, Глубокие воды любви. 4–12 марта 1922 РОССИИ Господь. Господь. Путей России Открой неведомый конец… Наш первый храм — был храм Софии, Твоей Премудрости венец. Но дух сошел в темницу плоти И в ней доселе не потух. В языческом водовороте Блуждает оскорбленный дух. И восхотела стать крылатой Землею вскормленная плоть, И младший брат восстал на брата, Чтоб умереть и побороть. И шли века единоборства, И невозможно сосчитать Земли тяжелое упорство И роковую благодать. В двойном кощунственном соблазне Изнемогали времена. И, вместе с духом — лютой казни Была земля обречена. И мы пошли «тропой Батыя», И нам не позабыть нигде, Как все места для нас святые Мы желтой продали орде… Мы душу продали татарам В незабываемый полон. И был навек под Светлояром Твой храм престольный погребен. И мы — одни в огне и дыме Неутоляющего зла, И все больней, все нестерпимей Звучат твои колокола. Господь, Господь. Наш путь — неправый. В глазах — любовь. В ладони — нож. Но облик наш двойной, лукавый, Весь до конца лишь ты поймешь. Мы любим жадною любовью, И, надругавшись до конца, Мы припадаем к изголовью, Целуя губы мертвеца… Земной наш облик безобразен И навсегда неотвратим… Кто наш заступник — Стенька Разин? Иль преподобный Серафим? Никто из нас себе не верен, За каждым следует двойник… Господь, Ты сам в любви безмерен, В нас исказился Твой же лик. Ты нам послал стезю такую, Где рядом с бездной — высота, О вечной радости взыскуя, Твердят хуления уста. Перед крестом смятенный Гоголь Творит кощунственный обет, И жжет в огне во имя Бога Любовь и подвиг многих лет. Мы все у огненной купели, Мы до конца себя сожжем. Приди. Приди. Мы оскудели, Скорбя об имени Твоем. В Тебе, Тебе спасенье наше. В последней битве — Ты оплот. В Твоих руках — святая чаша, Да каждый с миром отойдет. Да освятится это место, Где попирали дух и плоть… Россия — скорбная невеста. Ее возьмет один Господь. Освободит от поруганий, Целуя в грешные уста, И браком в Галилейской Кане Ее вернется чистота. И станут светлыми глубины Ее завороженных рек, И ветви горькие рябины, И на полях — весенний снег. Преображенные, другие, Пойдем за ней, не помня зла, Когда к небесной литургии Нас призовут колокола. 1922, Благовещенье |
