— Остен. В Центральном полицейском архиве имеется информация, что у Эми было удостоверение личности как раз на эту фамилию, которая, как выяснилось, не является ее настоящей. А она обращалась за официальным разрешением о смене фамилии?
Соня Барисонек покачала головой.
— Нет. Когда я видела племянницу в последний раз — в 1994 году, — ее все еще звали Эмилия Роуст, то есть у нее была та же фамилия, что и у нас с сестрой в девичестве. Она просто любила называть себя Эми Остен — только и всего. Однако, подавая в полицию заявление об исчезновении Эми, я сочла необходимым использовать именно эту фамилию.
Шеридан записал в своем блокноте: «Эмилия Роуст, 1994».
— Вы сказали, что виделись с ней в 1994 году. Вы уверены? Ведь Эми тогда было всего лишь шестнадцать лет.
— Эми была уже совершеннолетней, и она уговорила меня дать согласие на предоставление ей полной гражданской дееспособности. В шестнадцать лет Эми могла поступать так, как ей заблагорассудится.
— Полную дееспособность шестнадцатилетним подросткам предоставляют пока еще довольно редко, — заметил Шеридан. — И что произошло дальше?
— В таком юном возрасте эта прихоть — изменить свою фамилию — подтолкнула ее к поискам своего собственного «я», которые затем… — женщина запнулась, подыскивая слова. — Как бы это сказать… еще больше усилили в девочке одну навязчивую идею, мучившую ее с детства. Дело в том, что Эми никогда не видела своего отца и ей хотелось, несмотря ни на что, разыскать этого человека, особенно после самоубийства матери. О своих родственниках по отцовской линии Эми совершенно ничего не знала…
Соня Барисонек посмотрела на Шеридана.
— А почему вы не пьете кофе? Он же остынет.
— Да, конечно.
Полковник сделал несколько неспешных глотков. Соня Барисонек, воспользовавшись этим, поднялась, подошла к камину и зажгла на нем свечу. Затем, взяв с камина пепельницу и снова сев в кресло, она поставила ее на подлокотник и закурила сигарету.
— Моя сестра Джеки была немного легкомысленной, — продолжила Соня Барисонек. — А если честно, то даже очень легкомысленной. Ее всегда неудержимо тянуло к мужчинам. Эми надеялась, что ее отец — кем бы он ни был — все еще жив. А я совершенно ничем не могла ей помочь, потому что Джеки никогда не рассказывала мне, от кого у нее ребенок. Эми сильно сердилась на свою покойную мать за то, что та умерла, даже не намекнув, где можно найти отца.
— Девушка, наверное, сильно переживала.
— Еще как, сэр. Она — не из тех, кого не трогает история собственного происхождения. Поиски отца превратились для Эми в какое-то наваждение, и в конце концов… она даже начала терять рассудок. — Соня Барисонек нервным движением раздавила в пепельнице догоревшую до фильтра сигарету, которой она, как это часто бывает с пожилыми курильщиками, почти и не затягивалась. — Я вам уже говорила, что Эми много читала. В результате у девочки развилось, скажем так, чрезвычайно богатое воображение, что для некоторых людей может оказаться весьма опасным… Пойдемте, вы увидите сами.
Соня Барисонек тяжело — все-таки сказывался ее далеко не юный возраст — встала с кресла и повела Шеридана на второй этаж. Выйдя из гостиной, наполненной запахом горящей свечи, и поднимаясь по лестнице, полковник чувствовал слабый аромат ладана — того ладана, который используется в церкви, а не в ароматических палочках. Чем ближе Шеридан подходил к комнате Эми, тем сильнее становился запах. Вдыхая его, полковник приготовился увидеть в комнате всевозможную церковную утварь, распятие и свечки вокруг кровати. Девушка, которой вскоре предстояло исчезнуть, чтобы стать проституткой в Неваде, переживала, по всей видимости, психологический кризис, столь характерный для юных девиц, которым чего-то не хватает — отца, друга или просто общения с мужчиной. Во время подобных кризисов Иисус Христос зачастую становится вполне подходящей заменой.
Однако применительно к Эми все оказалось совсем по-другому.
— Я здесь ничего не трогала, — предупредила Соня Барисонек. — Хотя прошло уже много времени, в комнате все осталось по-прежнему, как будто Эми вышла из нее лишь вчера.
Перед взором Шеридана предстали розовые подушки, куклы, фотографии, вырезанные из детских журналов, — не совсем обычная обстановка для уже почти взрослой девушки. А еще он увидел картинки, статуэтки, султаны из перьев, примитивные карты, разноцветные стеганые одеяла… В общем, почти все, что было здесь, так или иначе напоминало о североамериканских индейцах времен расцвета их цивилизации. Комната представляла собой своего рода китч — дешевую и безвкусную стилизацию. Впрочем, Шеридану уже доводилось заходить в жилища поклонников музыки регги, хиппи, панков, любителей готического стиля. Так почему же кому-нибудь не украсить свою комнату в стиле североамериканских индейцев?
У стен лежали стопки книг.
— Где-то в возрасте тринадцати лет, — продолжала Соня Барисонек, — Эми попыталась определить в своем лице черты, доставшиеся ей от матери, и черты, которые она могла унаследовать от отца. Девочка хотела составить, так сказать, «фоторобот» отца по ее собственным чертам.
Шеридан увидел фотографию в рамке.
— Это Эмилия?
— Да. Она очаровательная, не так ли?
Девушка на фотографии и в самом деле была весьма привлекательной. До этого Шеридан видел лишь снимки ее трупа, на которых некогда смуглая атласная кожа и чувственный рот были уже затенены многочисленными зеленоватыми прожилками, белки глаз приобрели опаловый оттенок, а кожа начала ссыхаться, все больше обтягивая кости черепа… «Голова из воска», — подумал Шеридан, когда впервые увидел снимок лица мертвой Эми Остен.
— Как видно на этой фотографии, — говорила Соня Барисонек, — у Эми был темноватый цвет кожи, прямой нос, высокий лоб и иссиня-черные волосы. Не знаю, кто ее надоумил, но она вдруг решила, что ее отец, скорее всего, индеец. Поначалу это было даже забавно, а затем превратилось в какую-то манию. Эми неожиданно заявила, что собирается найти свое племя и начать жить среди «своих». Из месяца в месяц ей приходили в голову все новые и новые чудачества. Я ее уже просто не узнавала.
«Наверняка тут не обошлось без наркотиков», — подумал Шеридан.
Соня Барисонек расчувствовалась, и Шеридан, заметив выступившие у нее на глазах слезы, протянул женщине платок.
Затем он стал молча разглядывать находившиеся в комнате предметы и даже с некоторым удовольствием перелистывать одну за другой лежавшие здесь стопками книги. Как ни печально, но с книгами в его суетной работе Шеридану доводилось сталкиваться не так уж и часто. В ходе обыска в комнатах несовершеннолетних обычно приходилось просматривать футляры для компакт-дисков, ди-ви-ди и кассет с видеоиграми — почти всегда одними и теми же, — по которым очень трудно что-то узнать о личности их владельца. А тут — целая библиотека! Никто не станет спорить, что книги — это своеобразное зеркало, в котором отражается личность их хозяина, а зеркало почти никогда не врет.
Полковник стал присматриваться к фамилиям авторов, мелькавшим чаще других, — авторам тех книг, которые Эми Остен нравились больше всего и которые она, судя по их потертым обложкам и страницам, перечитывала не раз и не два.
— А существовала хоть какая-то вероятность того, что это — правда? — спросил Шеридан. — Я имею в виду… ну… что ее отец и в самом деле происходил из индейцев?
Соня Барисонек пожала плечами.
— Я вам уже говорила, что от моей сестры Джеки можно было ожидать чего угодно. В общем, Эми начала лихорадочно изучать все, что касается индейцев. Вот, смотрите, книги, лежащие у той стены, — только про индейцев. Во время школьных каникул мне приходилось возить ее в близлежащие резервации — к абенакам, микмакам, пенобскотам, — а затем и подальше — в Дакоту, Флориду, Нью-Мексико. И всему этому не было видно ни конца, ни края — до тех пор, пока я не дала согласие на предоставление ей полной гражданской дееспособности. По правде говоря, я уже не сопротивлялась и готова была согласиться, чтобы племянница уехала от меня. Однако Эми больше никогда сюда не возвращалась, и поэтому теперь, когда от нее так долго нет ни слуху, ни духу, я не знаю, правильно ли поступила тогда. Мне остается только надеяться, что она, по крайней мере, счастлива.
