Однако отступать было уже поздно. Слишком много трупов, слишком много налетов, похищений, взрывов, перестрелок. «Группа М» начала таять, а у ее «команданте» не было времени на раздумья. Учиться Челли бросил во втором классе гимназии, профессии у него не было. И уж совершенно не мог он даже подумать о том, чтобы по-прежнему в семь часов идти на службу, пересчитывать еженедельную зарплату и покупать всякое старье.

Беседа с Халедом привела Челли в странное состояние. Он весь дрожал, ноги стали словно ватные. Выйдя из телефонной будки, он побрел по раскаленной июньским солнцем улице, искоса наблюдая за носившимися по городу полицейскими машинами. Ему было уже все равно. Такое скверное самочувствие могло быть вызвано только одной причиной.

И вот, прежде чем отправился в путь поезд от Верденберга до Анвера, «Группа М» разлезлась, как старые, прогнившие лохмотья.

Челли был убежден, что тоже умрет от лучевой болезни. Тем не менее, пока этого не случилось, ему захотелось есть. Он вошел в ближайшую разменную контору, вынул пистолет и потребовал денег. Ему не повезло: в контору случайно заглянул полицейский. Не раздумывая, он тут же всадил в Челли три пули — в легкие и в почки. Челли, так и не опознанный, умер по дороге в больницу.

Рыба, у которого хранилась уже таявшая, но еще далеко не опустевшая касса «Группы М», сел в поезд на Бремен. Он знал там татуировщика, который потихоньку занимался и косметической хирургией. Перепуганный не на шутку, Рыба решился на косметическую операцию, так как собирался начать новую жизнь. И это, кстати сказать, ему вполне удалось: никто больше не слыхал о человеке, который назывался когда-то Карлом-Христианом Штеппе, совершил около сорока убийств и живым уходил из всех ловушек, даже самых хитроумных.

С Лючией после ареста произошел приступ истерии. Сперва она начала сумбурно излагать какие-то невероятные истории, из которых следовало, что в ресторанчике Мэй Вонга она оказалась случайно и никого из сидевших за столом не знает. Потом впала в депрессию и вообще перестала отвечать на вопросы. Она прислушивалась к тому, что происходит в ее организме, ожидая симптомов лучевой болезни. Потом она решила, что этого с нею не случится, но подсчитала, что, когда она выйдет из тюрьмы, ей будет под пятьдесят, а сейчас только 23.

Зато доктор Пишон-Лало заявил, что он не скажет ни слова — ни сегодня, ни завтра, ни через год, — пока ему не предъявят медицинское заключение, в котором будет названа причина смерти Руди. Нет-нет, наоборот, сперва документ, а потом показания. Математический ум Пишона вычислил, что если Руди умер от лучевой болезни, то такая же судьба постигнет всех членов группы, включая его самого. Нет причины участвовать в полицейском триумфе. Но если причина смерти Руди была иной, тогда в жизни Пишона наступит великий день. Он скажет все — и полицейским, и суду, и газетчикам. Он произнесет большую обвинительную речь. Он станет новым героем молодого поколения. Исполнится его предсказание: мадемуазель Марго о нем услышит. И наверняка раскроет от удивления свой милый ротик. «Пишон? — скажет она своим знакомым. — Я же была с ним хорошо знакома, даже более того…» И это будет тот самый момент, ради которого гений «Группы М» отдал пять лет своей жизни.

Только под вечер Пишону вручили официальный протокол вскрытия тела Руди. Никакого предписания, запрещавшего показывать подозреваемому этот документ, не существовало, и судебный следователь против этого не возражал. Пишон несколько раз перечитал документ и сообщил охраннику, что готов дать показания.

С детства у Руди наблюдались так называемые патологические спайки в мозгу. Они давали себя знать в относительно легкой форме и лишь изредка приводили к потере сознания. Но из-за того, что Руди долгое время занимался боксом, дело ухудшилось. В эту роковую пятницу мозг Руди попросту лопнул. Официально причиной смерти было названо обширное кровоизлияние. Симптомов лучевой болезни не зафиксировали. Морфологический анализ крови отступлений от нормы не показал.

Таким образом, смерть Руди Штаара была делом случая. Пятьдесят процентов шансов на выживание превратились для доктора Пишона в сто. С той лишь разницей, что боеголовка с повышенным уровнем радиации была спрятана где-то еще. Но с этим у «Группы М» уже не было ничего общего.

Андре Пишон-Лало начал давать свои показания в тот самый момент, когда в соседнем крыле здания судебный следователь подписывал постановление об освобождении Лючии-Моники Верамонте. Находиться в обществе человека, который внезапно скончался от кровоизлияния в мозг, — это, конечно, не преступление. Однако Пишон успел сказать достаточно много, и Лючию задержали буквально перед воротами тюрьмы и привели обратно в камеру. И все-таки она сумела пронести белую ампулу, которую ей когда-то, будучи в хорошем настроении, подарил Пишон.

Через пятнадцать минут после того, как она приняла содержимое ампулы, наступили конвульсии, началась рвота, а потом была уже только тьма.

Лючию похоронили на тюремном кладбище лишь через пять дней, потому что токсикологи никогда прежде не сталкивались с таким замысловатым ядом и хотели выяснить его происхождение. Только несколько недель спустя Пишон мимоходом сообщил, что килограмм этого страшного яда, изготовленного в домашних условиях и из относительно несложных компонентов, он спрятал в одном из пристанищ «Группы М», но где именно — он не помнит.

Яд напоминал сахарную пудру и имел запах ванили.

Пятница, 12 июня, 15 часов 15 минут по среднеевропейскому времени. Министр внутренних дел Федеративной Республики Дитрих Ламхубер делает наконец доклад федеральному канцлеру. Он ждал этого момента почти два часа — и чем дольше ждал, тем больше нервничал.

— Здравствуй, Дитрих, — приветствовал министра канцлер Лютнер. На его лице выражение горечи и усталости. — Извини за промедление, но ты ведь знаешь, что творится. Полагаю, ты передал свои штурмовые части в подчинение министру обороны, как мы условились на первом заседании правительства.

— Нет, господин федеральный канцлер, — ответил Ламхубер. — Я этого не сделал, и, вероятно, к лучшему. Министр Граудер сказал, чтобы я вступил в непосредственный контакт с Генеральным инспекторатом, а там затеяли волокиту, выдвинули свои условия. Генерал Блейнитц прямо сказал, что это противоречит конституции… Но сейчас я должен вам доложить, господин канцлер, что знаю, кто похитил боеголовки с Секретной базы номер шесть.

— Я тоже знаю, Дитрих. И знаю, что нам их не вернуть.

— Я в этом не так уверен, господин канцлер. Мои люди уже наступают на пятки «Группе М» и, может быть, вот-вот ее схватят.

— «Группе М»? О чем ты говоришь?

— Вероятно, нет надобности объяснять, что это за группа.

— Но что общего между ней и похищением боеголовок?

— Как?! Пожалуйста, вот полное досье. Ведь это они совершили налет на секретную базу. Вот идентификация оружия некоего Рыбы. Вот полученный из Рима отзыв о Лючии Верамонте. Вот доказательства соучастия Челли.

— Дитрих, ты что, с ума сошел? Что все это значит? Ведь боеголовки похищены агентами Восточного Берлина.

Ламхубер смотрит на канцлера круглыми от изумления глазами.

— Господин канцлер, я, право, не знаю, что вам сказать… Ведь результаты расследования, которое так быстро провели люди из штурмовых войск, не высосаны из пальца? Мы не обнаружили никакого следа иностранных агентов. У нас в руках оружие, из которого застрелили дежурного офицера секретной базы, ранили унтер-офицера Паушке и убили двух человек на бензостанции. Это оружие уже давно нам прекрасно известно, и принадлежит оно некоему Рыбе, главному убийце в «Группе М». Прошу вас, взгляните…

Лютнер встает из-за стола и поспешно листает папку с документами. Снимки, данные компьютера, рапорты поручика Энгеля, лабораторные анализы, телефонограммы из отделения штурмовых войск в Бамбахе…