Наконец, в приемнике послышался гневный и взволнованный голос канцлера Лютнера. Канцлер слишком долго ждал, когда его соединят с Гаррисоном, чтобы соблюдать правила хорошего тона. Он холодно спросил, не мог ли бы он узнать, почему на счетчиках радиоактивности, которые установлены на западногерманских спутниках, показания даже не умещаются на шкале, если ядерные испытания в космическом пространстве запрещены. Он добавил, что особые отношения, которые соединяют США и ФРГ, могли бы явиться основанием для того, чтобы информировать Бонн в первую очередь. Не говоря уже о консультациях. В конечном счете Федеративная Республика — это фронтовое государство, и ее канцлер, надо полагать, имеет право знать, в силу каких причин Соединенные Штаты буквально растерзали небо над своей собственной территорией. Он, Лютнер, скоро должен выступить по телевидению с обращением к нации и не может скрыть того, что ему будет трудно представить союзнические отношения в чересчур благоприятном освещении. Он должен также выразить глубокое разочарование в связи с чрезвычайно нелояльным, деликатно выражаясь, поведением американской стороны. Он, Лютнер, проинформировал при первой же возможности о похищении боеголовки и мог бы рассчитывать на взаимность. Но если уж американские солдаты силою отобрали эту боеголовку, не заботясь даже о том, чтобы известить германские власти…

— О чем вы говорите, господин канцлер? — прервал его Гаррисон.

— Кажется, я достаточно ясно выразился, господин президент. Я говорю о захвате вашими солдатами боеголовки в Майергофе. Я только что получил об этом доклад. Не хотите же вы мне сказать, что это произошло без вашего ведома.

— Господин федеральный канцлер, — утомленным голосом сказал Гаррисон, — пожалуйста, сообщите подробности. Я действительно ничего об этом не знаю.

— Вы в самом деле не знаете, чем сегодня занимался 665-й резервный батальон, дислоцированный в Бамбахе?

— Нет. Не знаю.

Лютнер замолчал.

— Да-а-а, — минуту спустя сказал он. — Это значит, что дело обстоит еще опаснее, чем я думал. Я должен вследствие этого признать, что ваши генералы не информируют вас о том, что они вытворяют за границей. Раз вы меня уверяете, что не начали войны с Россией и не намерены этого сделать, значит, война вскоре начнется. Может быть, даже неожиданно. Я не понимаю лишь, зачем вы захватили одну боеголовку, если у вас должна иметься информация об одиннадцати.

— Но почему вы уверены, что это были наши солдаты? Может быть, это чья-то выдумка по неизвестному нам поводу? Может, это были диверсанты с той стороны, переодетые в наши мундиры?

— Я не основывал бы своих выводов на одних лишь донесениях нашего ведомства. У меня свои, совершенно надежные источники информации. Ошибка исключена. Ну что ж, будем разгадывать загадку собственными силами. Надеюсь, что вы также приложите все усилия. В конце концов речь идет об оружии, которым можно уничтожить полмиллиона человек. Да, хочу еще сообщить, что на востоке от Эльбы, а также на востоке от Одера замечены передвижения войск.

— Ничего удивительного. Они и так с этим медлили. Не знаю, действительно не знаю, что вам сказать, господин канцлер. Я прикажу срочно начать расследование. Распоряжусь, чтобы вас соединяли в первую очередь. Прошу поддерживать со мною постоянную связь.

Гаррисон положил трубку, вытер пот на шее и подошел к генералу Тамблсону.

— Наша разведка и впрямь никуда не годится, — начал он, глядя ему прямо в глаза. — Но зато вооруженные силы, господин генерал, выполняют свои задачи на сто двадцать процентов. Хватит! Хватит этого солдатского самоуправства! Прошу сейчас же проверить, чем занимался в течение последних полутора часов 665-й резервный батальон, дислоцированный в городе Бамбахе в Западной Германии. Доклад должен быть у меня не позже чем через час. Вам понятно, Тамблсон? Если выявятся какие-либо нарушения, приказываю немедленно арестовать командира и его заместителей, разоружить всю часть и направить в казармы военную полицию.

— Слушаюсь, господин президент, — прошептал Тамблсон. — О какой части вы говорите?

— Тамблсон, не притворяйтесь, что не знаете, о чем я говорю. 665-й батальон поднял сегодня вооруженный мятеж против президента и конгресса Соединенных Штатов. Если вы об этом ничего не знаете, то непонятно, что вы вообще делаете в должности председателя Комитета начальников штабов. Идите и как можно скорее представьте мне свой доклад.

— Слушаюсь, господин президент, — выпрямился Тамблсон. — Но у меня есть еще донесение штаба военно-морских сил, в котором…

Гаррисон бегло просмотрел донесение и почувствовал, что у него подгибаются ноги. Торпедировать в открытом море советский корабль — это означало, что Москва не поверит теперь ни одному слову объяснений, которые даст Вашингтон. Надо быть сумасшедшим, чтобы поверить, что в течение нескольких часов по какой-то дьявольской случайности произошли похищение боеголовок, авария спутника и обстрел их крейсера.

Гаррисон подумал, что совершилось самое худшее, что могло совершиться: его вооруженные силы, командование которыми теоретически принадлежало ему, завели Америку туда, откуда повернуть назад уже не было возможности.

В этот момент полковник Уиндер доложил, что на «горячей линии» с ним ждет разговора Генеральный секретарь КПСС.

Разговор президента Соединенных Штатов с Генеральным секретарем занял три минуты тридцать пять секунд.

Он не был обменом любезностями. Его содержание, зафиксированное в магнитофонной записи, которая в архиве сразу же получила высшую степень секретности, позволило бы историкам понять многое из того, что кажется непонятным современникам.

Президент Гаррисон отдавал себе отчет, что создалась ситуация, самая опасная из всех, какие знала история человечества, ибо ядерная война могла разразиться каждую минуту. Но еще не все было потеряно.

Поэтому, закончив разговор с Москвой, Гаррисон приказал снова объявить «красную тревогу» во всех частях американских вооруженных сил по всему земному шару и поручил государственному секретарю немедленно разыскать советского посла в Вашингтоне и пригласить его в Белый дом. Только непосредственная беседа могла еще спасти положение.

Президент известил членов Совета национальной безопасности, что посол будет участвовать в заседаниях Совета, пока кризис не удастся преодолеть. Представитель по делам печати получил от президента распоряжение назначить на 10 часов пресс-конференцию в Белом доме, которая будет транслироваться всеми телевизионными станциями и при помощи спутниковой связи передаваться за счет правительства Соединенных Штатов также и на Европу.

Президент распорядился, чтобы члены Совета были готовы начать заседание, как только прибудет посол.

Когда Говард Джеффри Гаррисон вошел в свой кабинет, секретарша президента испуганно вскочила. Президент постарел лет на десять. В его черной пышной шевелюре было полно седых волос.

Ситуация, которая сложилась в мире примерно к 14 часам по западноевропейскому времени, выглядела следующим образом:

Советское руководство не верило президенту Гаррисону и его помощникам.

Президент Гаррисон не доверял собственным вооруженным силам, Центральному разведывательному управлению, канцлеру ФРГ Лютнеру и его тайным службам. У него были также сомнения, можно ли полагаться на все заверения советской стороны.

Председатель советского Комитета государственной безопасности не верил ни в какие объяснения американцев, поскольку слишком много знал о методах, которыми пользуется ЦРУ.

Директор ЦРУ контр-адмирал Прескотт не верил советским заверениям. Не верил во внезапный сердечный приступ, который случился с дежурным специалистом разведывательного центра. К тому же он потерял всякое доверие к Палмеру-II, заподозрив, что тот в каких-то собственных целях (может, для того, чтобы занять пост директора ЦРУ?) поставил своего начальника в столь компрометирующее положение.