Со жвачкой во рту, широко расставляя ноги (портативный автомат все-таки мешает при ходьбе), трое молодчиков вошли в заведение Кнаупе. Разговор, видимо, был короткий. Господина Кнаупе без всяких объяснений выволокли из-за стола и потащили к двери. А поскольку он чуточку сопротивлялся и даже пытался кричать, то получил меткий удар между пятым и шестым ребрами. Достаточно, если на какое-то время у него перехватит дыхание. Чтобы затолкать его в машину, понадобилось не больше трех секунд. Всю дорогу молодые люди беспрерывно жевали жвачку. Расхохотались только раз, когда господин Кнаупе вознамерился им объяснить, что насчет выкупа, который заплатила бы его семья, говорить не приходится, потому что дела идут скверно: все имущество конторы — это двенадцать гробов и не вполне исправный катафалк.

Во-вторых, к обер-комиссару Пилеру в Майергофе (он лично наблюдал за ходом расследования и собрал уже много фактов, на которые возлагал немалые надежды) явился некий Штумпф, полунемец-полуамериканец. Не обращая внимания на протесты секретарши, Штумпф велел комиссару закрыть обитые войлоком двери.

Откровенно говоря, это была темная и подозрительная личность. Штумпф занимался торговлей оружием, контрабандой спиртного и вербовкой наемников. Но полиции было в свое время строго запрещено вмешиваться в его дела.

— Поговорим откровенно, господин обер-комиссар, — без предисловий заявил Штумпф. — Вы получаете два жалованья: одно — в комиссариате полиции, другое, негласно, — в Ведомстве по охране конституции, в виде ежемесячного пособия и без всяких расписок. Это противоречит закону, потому что, как полицейский чиновник, вы можете сотрудничать с этим ведомством только по службе и без вознаграждения. Огласка этого факта доставит вам массу неприятностей с налоговым управлением и вряд ли поспособствует дальнейшей карьере. Вы, господин обер-комиссар, просто мелкий стяжатель. Для человека с честолюбием это фатально. Но ваши заработки меня не интересуют, особенно если учесть вашу неодолимую тягу к игре на скачках. Ну и знакомые девочки, как мне известно, на вашу скупость не жалуются. У меня конкретное предложение; оно не только избавит вас от неприятностей, но и принесет вам, скажем, десять тысяч марок, которые будут переведены на указанный вами счет. Решение, притом бесповоротное, вы должны принять в течение минуты. Документы, свидетельствующие о вашей двойной жизни, уже лежат в банковском сейфе. Достаточно выслать вашему начальству ключик от сейфа и соответствующее письмо. Здесь у меня чек на десять тысяч марок, а вот сберегательная книжка — можете выбирать. Дело в следующем. Вероятно, через час к вам поступит донесение о таинственном исчезновении Фридриха-Вильгельма Кнаупе, владельца погребальной конторы на Восточной улице…

Пилер заявил, что Кнаупе у него самый важный свидетель. Штумпф на это заметил, что лишь потому он и стоит десять тысяч. Не давая комиссару даже словечка вставить, Штумпф закончил свою речь так:

— Некоторые лица, влияние которых трудно недооценивать, желают, чтобы сообщение об исчезновении Кнаупе осталось какое-то время вашим секретом. Надеюсь, что вашего авторитета будет достаточно, чтобы и ваши подчиненные о нем забыли, если даже что-нибудь до них и дойдет. Трудно ото всех скрыть похищение среди бела дня известного в городе предпринимателя? Согласен, трудно. Разве я говорю, что это легко? Но чтобы спасти свою шкуру, делают вещи и потруднее. Вы спрашиваете, не причинят ли Кнаупе какого-либо вреда? Ах, уверяю вас, нет. Посидит какое-то время на комфортабельной вилле с телевизором, с хорошим баром и всякими удобствами. Ну, превосходно, вижу, что мы поняли друг друга. Чек или вклад? Предпочитаете чек! Пожалуйста. Прощайте, господин обер-комиссар Пилер.

В-третьих, люди Палмера-II, переодетые монтерами «Дженерал телефон энд коммюникейшн компани», произвели несколько не слишком сложных технических операций, в результате которых телефонные разговоры и телетайпные сообщения, поступающие в полицейские комиссариаты Бамбаха и Майергофа, не являлись отныне тайной для резидентуры ЦРУ в Мюнхене.

Завершив эти три операции, Палмер-II направил в Ленгли соответствующий доклад и потребовал дальнейших инструкций.

Капитан Куно фон Ризенталь провел в Генеральном инспекторате почти два часа, прежде чем смог приступить к выполнению поручений канцлера Лютнера. Хотя на руках у него были специальные полномочия от федерального канцлера и приказ федерального министра обороны, в здании инспектората его посылали с этажа на этаж, из крыла в крыло, возникали все новые препятствия, время шло. Когда Куно добрался в конце концов до начальника канцелярии министра обороны полковника Шляфлера, ему велели подождать в секретариате. Пять минут. Семь. Десять.

Через пятнадцать минут Куно встал с кресла. Это было больше того, что мог вытерпеть потомок фон Ризенталей. Отстранив толстого лейтенанта из числа адъютантов, он резко открыл дверь в кабинет Шляфлера. Начальник канцелярии вел в это время разговор по одному из своих бесчисленных телефонов.

— Капитан, что это за новости? — процедил он сквозь зубы, прикрывая ладонью телефонную трубку. — Разве вам в адъютантской не велели ждать моего вызова?

— Я военный адъютант федерального канцлера Лютнера, — не скрывая злости, заявил фон Ризенталь. — Я выполняю срочное задание государственной важности, и у меня нет времени ждать, пока вы кончите свои разговоры.

Шляфлер положил трубку и посмотрел на рослого капитана таким взглядом, который сорок лет назад превращал взвод вермахта в мешок, полный страха. С высоты своего роста в метр девяносто сантиметров фон Ризенталь ответил полковнику Шляфлеру таким же взглядом. Дуэль произошла в полном безмолвии, и Шляфлеру пришлось признать свое поражение.

— Как ни странно, — сказал Шляфлер, — но я еще помню времена, когда в германской армии молодые офицеры, безотносительно к месту службы, не допускали каких бы то ни было наглых выходок перед лицом высших по рангу офицеров. Начальники пользовались тогда должным уважением…

— Вы имеете в виду Кейтеля или рейхсфюрера Гиммлера? — прервал его фон Ризенталь.

Шляфлер во второй раз закусил губу.

— Не думаю, — ответил он, — что мне стоит с вами спорить насчет истории Германии. А в репертуаре дискотек я ничего не понимаю, молодой человек.

— Господин барон, если не возражаете.

— Прошу прощения. Не обращайте внимания, господин барон, на грубые манеры простого солдата. Я слишком долго сидел в окопах, чтобы выбрать время и заглянуть в учебники придворного этикета.

— Вы говорите об окопах на Бендлерштрассе?[5]

Шляфлер в третий раз посмотрел на капитана таким взглядом, от которого полагалось бы умереть.

— Я мог бы вас арестовать за оскорбление личности и неуважение к должности.

— Извольте.

— Ризенталь, чего вы, собственно говоря, от меня хотите?

— Фон Ризенталь, с вашего позволения.

— Капитан фон Ризенталь, что вам угодно?

— Прежде всего, чтобы немедленно прекратился этот бесстыдный саботаж приказа федерального канцлера. В течение ближайших пятнадцати минут у меня на руках должен быть перечень секретных баз, где хранятся нейтронные боеголовки…

— У вас нет таких полномочий.

— У меня они есть, и вас, полковник, известили об этом час назад. Вы затягиваете вручение мне этого перечня по причинам, только вам известным, о чем я не премину доложить канцлеру. Кроме перечня, о котором я сказал, не позже чем через пятнадцать минут меня должен ждать специальный вертолет министра обороны, который, по-видимому, не может быть предоставлен без вашего согласия.

— Какие базы вы намерены посетить?

— Мне не дано права сообщать об этом. Кроме того, я не могу этого знать, пока не получу перечня.

— Что вы там будете искать?

— Господин полковник, вероятно, министр вас проинформировал, что моя миссия носит секретный характер, и я не обязан давать вам какие бы то ни было объяснения.