Только полковник, которого комиссар вызвал, едва тот успел вернуться из командировки, и поручил разобраться, тем более что его дочь была замешана в этом деле, сразу же все понял, как только узнал, что мальчика поместили в одну камеру с Насруллой. Полковник велел доставить Насруллу к себе в кабинет, прежде чем отвезти того в тюрьму, где освободилась одиночная камера, и спросил его, глядя прямо ему в глаза:

— Насрулла, за что ты уничтожил юношу?

— Что вы, полковник? — обиделся Насрулла. — Я исполнял все его желания слепо, как раб. Мне передали, что это — подарок от вас.

Полковник побледнел от ненависти.

— Негодяй! Я не могу воздействовать на суд, но обещаю включить тебя в список для отправки на Чукотку.

— Не пугай, начальник! — усмехнулся Насрулла. — Насруллу везде знают. Везде живут люди. И везде они бегут. До Чукотки еще надо доехать!

И, покидая под охраной кабинет, язвительно добавил:

— Хороший подарок, полковник! Я не забуду.

И гордо вышел, насвистывая опереточный мотив…

Насрулла произнес вещие слова, когда упомянул, что «до Чукотки еще надо доехать».

Этой же ночью в камере ему перерезали горло. А кто мог в одиночной камере перерезать горло заключенному?

Врач, обязанный своей карьерой отцу Акифа, не стал от него скрывать страшных подробностей, в результате которых, по его мнению, мальчик и сошел с ума.

Директор гастронома решил провести собственное расследование.

Когда к амбалу Арифу подошел дряхлый старик и предложил получить еще пять тысяч рублей, Ариф не колебался ни секунды. То, что директор гастронома сдержал слово и не выдал его комиссару, убедило его в своей значимости, а желание подзаработать, после получения первой «шальной» суммы, не только не умерло, а, наоборот, понравилось до того, что расцвело пышным цветом.

И амбал Ариф послушно, как голодный пес за куском мяса, пошел за стариком, который привел его опять в тот же гастроном, где «царил» отец Акифа. Только на этот раз его повели не в кабинет, а в подвал, где, совершенно неожиданно для милиционера, его схватили два мясника, в одном из которых он узнал своего утреннего знакомца, и, залепив рот куском пластыря, связали ему руки ремешком и подвесили на стальной крюк, на котором обычно разделывают туши коров и баранов.

Как только похолодевший от ужаса амбал Ариф повис на крюке, в разделочной появился отец Акифа и предложил ему не кричать, а рассказать как на духу, что произошло в КПЗ на самом деле.

Чтобы Ариф не тратил их драгоценного времени, его сразу же раздели догола и многозначительно показали большой коробок спичек, даже зажгли одну для наглядности.

У Арифа с детства было сильно развито чувство воображения, он сразу представил себе горящую спичку у себя в паху и даже почувствовал запах паленого волоса, от которого мог потерять сознание.

А потому, не тратя чужое драгоценное время, он все рассказал, подробно и почти в лицах. Единственное, о чем он умолчал, это — как он испачкал собственной спермой дверь камеры. Но он был уверен, что такие мелочи отца Акифа не интересуют. Тем более что он постарался сдать не только главного виновника — Насруллу, но и лейтенанта, и дежурного старшину, который сам решил наказать мальчишку.

Амбал Ариф, изображая почти в лицах главных виновников трагедии Акифа, рассчитывал заработать. Но отцу Акифа не нужен был потенциальный шантажист. А потому милиционера упрятали в большой мешок и подержали в море до тех пор, пока он перестал бурно выражать свое несогласие с решением утопить его. А после аккуратно уложили всю его одежду на берегу, и очередное дело о несчастном случае при ночном купании кануло в Лету, покрываясь пылью весь положенный срок хранения.

Месть отца Акифа была ужасной. Три четверти работников гастронома были его родственниками, ближними и дальними, и те два мясника, что держали в страхе не только поставщиков и оптовых покупателей, тоже были его родственниками и мстили за честь своего рода.

Одетые в черные маски, они навестили ночью дежурного старшину у него дома и на глазах в секунду поседевшего от ужаса отца и мужа, привязанного к спинке кровати, изнасиловали не только его жену, но и трех несовершеннолетних дочерей, после чего профессионально вскрыли живот старшины и его кишки намотали ему на шею.

Охранник Насруллы мог поменяться на время и за большие деньги своим постом лишь с одним из них, а потому Насрулла счастливо избегнул насилия, ему сонному просто перерезали глотку.

Хуже всего пришлось лейтенанту. Награда нашла своего героя, но вряд ли сам герой мечтал о такой награде: его голым приковали в подвале гастронома и неделю, насилуя беспрерывно, морили голодом, жаждой и холодом, а затем, уже полумертвого, закопали в заброшенной могиле на кладбище, где он промучался еще несколько дней.

Внезапная болезнь Акифа, естественно, стала темой номер один в разговорах класса, в этом городе трудно было что-нибудь скрыть друг от друга, если это не преступление, от которого все бегут и которого боятся.

Деля Агабекова, после трех дней отсутствия, появилась в классе, как будто ничего не случилось, и предъявила справку от родителей, что она плохо себя чувствовала. Действительно, почему она должна была чувствовать себя виноватой там, где ее вины не было ни на йоту.

Игорь, как всегда, не удержался, чтобы не съязвить:

— Здравствуй, Лейли!

— Ты уже забыл за три дня, как меня зовут? — удивилась Деля.

— Раз у тебя есть собственный Меджнун, значит, ты — Лейли! — ехидничал Игорь. — И не спорь со мной, пожалуйста.

— Не понимаю, о чем ты? — искренно удивилась Деля. — Может, пока я болела, вы все здесь с ума посходили?

— Так это не твоя работа? — удивился Игорь.

— Не понимаю! Серьезно тебе говорю! — нахмурилась Деля.

— Ха! — вмешалась самая ярая поклонница Акифа. — Акиф из-за нее с ума сошел, а она: «не понимаю».

— Придурки! Я-то тут при чем? — новость потрясла Делю, и она даже побледнела, но упрямо продолжала делать вид, что она здесь ни при чем, и ее это не касается.

Так они договорились с Анной Абрамовной.

«Глупенькая, — наставляла ее друг семьи. — Женщина должна, просто обязана, научиться все отрицать, даже все очевидное, даже если тебя застанут в постели с любовником».

Опасные уроки будущим женам.

Класс был разочарован. Так всем хотелось стать живыми свидетелями романтической истории, где от любви сходят с ума.

Никита улучил момент, когда возле Дели никого не оказалось, подошел к ней и ревниво спросил:

— Между вами действительно ничего не было?

— Никита! — взмолилась рассиявшая было Деля. — Ты хоть меня не мучай! Ты ведь знаешь, как я… — и она смущенно умолкла.

— Ты можешь доказать это! — Никита решил больше не ходить вокруг да около.

— Как? — испугалась Деля, испугалась по-настоящему, так как поняла, что жизнь ставит ее перед серьезным выбором.

— Для такого доказательства существует лишь один способ! — настаивал Никита.

— Быть твоей? — зарделась Деля.

— Да! — подтвердил Никита.

— Не торопи меня! — взмолилась Деля. — Я умоляю! Я решусь на это, только ты не торопи меня. Хорошо?

И Деля серьезно посмотрела в глаза Никите, так посмотрела, словно хотела заглянуть в самую бездну души. Но так ничего и не увидела. Все влюбленные слепы…

Илюша не принимал участия в шумных дебатах и дискуссиях на тему: «Лейли и Меджнун». У него была своя Лейли, хотя его самого Меджнуном назвать никак нельзя было, он сам был по уши влюблен в Валю и решительно не понимал, как это можно сойти с ума от любви, правда, он справедливо признавался себе, что неразделенной любви он пока не изведал.

Валя, преодолев природную женскую стыдливость, девичью застенчивость, стала выше пересуда: «что люди скажут», — и пригласила Илюшу сходить после уроков в кино. Она очень хотела побыть с ним наедине, вдвоем, а ждать, когда Илюша решится сделать это, первый шаг, пригласит хотя бы в кино, можно очень долго, может вся жизнь пройти так, в ожидании.