Никита ясно услышал в словах Игоря угрозу и решил, что пока он не будет упоминать в донесении о сыне комиссара НКВД. Рано еще.

— Мое общение ограничивается партой! — стал оправдываться он, а тот, кто оправдывается, тот уже наполовину виновен. — Это — не тема для размолвки между друзьями…

— Конечно, нет! — широко улыбнулся Игорь. — Так, что у вас с Делей произошло? Поссорились?

Никита усмехнулся.

— Ты же знаешь, кто ее отец! Неужели ты думаешь, что он согласится на наш брак, а кроме брака, как ты понимаешь, других отношений быть не может.

Игорь с Никитой остались одни в классе, кроме дежурных, все остальные ученики покинули класс на перемену. Дежурные, две девочки, обе по уши влюбленные в Игоря, не решались подойти к ним и вытурить из класса, открывая окна, чтобы проветрить класс, они так косили глазами в сторону Игоря, что если их можно было сильно напугать в этот момент, то они наверняка, остались бы косыми на всю жизнь.

— Если вы преподнесете полковнику крепкого симпатичного бутуза, — понизил голос Игорь, — то сердце деда, будь оно хоть каменным, растаяло бы, как кусок обычного льда на горячей плите.

— Раньше это каменное сердце упрячет меня под каким-нибудь невинным предлогом в тюрьму, а там в совершенно случайно возникшей драке я получу удар финкой под пятое ребро, а может, он и без тюрьмы обойдется тем же.

Дежурные девочки заинтересованно стали прислушиваться к их разговору и незаметно, вытирая несуществующую пыль с чистых парт, стали приближаться к беседующим друзьям.

— Кыш! — грозно нишкнул на поклонниц Игорь.

Девочки побледнели, затем покраснели, одна от смущения даже тряпку уронила, но обе послушно ретировались, не решаясь ослушаться своего кумира, к двери, где гордо застыли на страже, решительно пресекая любые попытки учеников войти в класс раньше звонка, и никакие просьбы об оставленном яблоке или бутерброде ими не принимались во внимание.

— Ты сгущаешь краски! — стал успокаивать Никиту Игорь. — Я кое-что слышал о полковнике. Не такой он собак! Скорее белая ворона. Того гляди и заклюют. Черные.

— Вот видишь! — обрадовался Никита. — Зачем человеку жизнь портить?

— Деля — хорошая девочка! — стал убеждать друга Игорь. — Не отдавай ее этому Нарциссу! Он же двух слов связать не умеет.

— Будет как сыр в масле кататься! — ехидно заметил Никита.

— Да у нее и сейчас не туго с продуктами, — заметил Игорь. — С голоду не умрете. Вот мне одна девочка рассказывала о голоде… — начал было рассказывать Игорь о Варваре, пережившей лютый голод, что все остальные беды она считала пустяком, но осекся.

— Так что тебе рассказывала одна девочка? — опять напрягся Никита, подобно охотничьей собаке, взявшей стойку.

Но Игорь уже вспомнил, как заклинала его Варвара всеми святыми, чтобы он никому не рассказывал вырвавшейся из ее груди исповеди ночью в его постели, и решил смолчать.

— Так, проехали! — неопределенно ответил он.

— Едем дальше! — охотно согласился Никита, сразу все поняв.

Он и раньше слышал от отца о страшном голоде, когда трупами были усеяны все дороги и полустанки. На крупные станции голодные пробивались с большим трудом через заградительные отряды, но и пробившимся было предоставлено только одно право — право подыхать с голода, никто не обращал на них никакого внимания.

Прозвенел звонок на урок. В класс, отталкивая дежурных девчонок, а заодно хватая их за мягкие места, ворвались мальчишки, за ними степенно вплыли девочки.

Игорь хлопнул по плечу Никиту.

— Подумай над моим предложением! — и пошел к своей парте.

В груди Никиты появилась совсем крошечная надежда, он почувствовал, что еще не все потеряно.

Акиф совершил большую ошибку, продиктовав амбалу Арифу рабочий телефон отца, а не свой домашний, где всегда можно кого-нибудь застать. Амбал Ариф, хоть и имел нагло выпученные глаза и как ни хотел подработать на звонке, все же не рискнул звонить из помещения милиции. Время было такое: все следили друг за другом, каждый боялся каждого. И выйти нельзя было хоть на пять минут.

Лишь отработав смену, бывший крестьянин, житель селения Мардакяны, сумел добраться до телефона, но в столь позднее время директор гастронома уже ужинал в кругу своей семьи, решительно пресекая взволнованные причитания жены.

— Пойми, — успокаивал он жену, — Акифу уже почти семнадцать. Ну, познакомился он с девушкой, ну, погуляли, ну, на худой конец, она пригласила его к себе. Ну, что тут такого?

— Сердце ноет! — всхлипывала жена. — С мальчиком беда! Позвони комиссару!

И так она выла и причитала, словно по покойнику, что директор гастронома сам тоже разволновался и позвонил своему другу, комиссару милиции, которого усиленно подкармливал за счет усушки-утруски, пересортицы и прочих почти узаконенных «шалостей» и доходных статей советской торговли.

Комиссар был настоящим другом.

«Может, с девочкой балуется, а может, что-нибудь серьезное, — решил он. — Хотя и сифилис достаточно серьезная штука. Не беспокойся! Я тебе скоро перезвоню!»

Директор гастронома повеселел и пошутил, обращаясь к жене:

— Комиссар тоже считает, что самое серьезное, что может быть в нашем светлом настоящем — это подцепить сифилис.

— Вай! — возмутилась жена. — Что ты желаешь своему родному сыну? Это твой подарок к Новому году?

— Не паникуй, э! — попытался остановить ее возмущение муж. — Доктор Броверман на что? Сейчас это лечится!

— Что ты болтаешь? — кипятилась жена. — Как у тебя язык поворачивается?

Муж промолчал, не стал ввязываться в словесную потасовку, здесь сила была на стороне жены.

— Давай подождем звонка комиссара? — предложил он примирительно.

Ему было невдомек, что его сына арестовали как беспаспортного бродягу, а именно так распорядился записать Акифа лейтенант, естественно, что комиссар не мог получить нужные сведения.

«Отсутствие новостей — лучшая новость!» И комиссар поспешил успокоить своего друга и кормильца.

— Одно могу тебе сказать, — сказал он директору гастронома по телефону, — в списках не значится: в тюрьме не сидит, в морге или в больнице не лежит. А уж с кем он лежит, тебе, как отцу, надо бы знать в первую очередь.

Комиссар, очень довольный своей шуткой, весело загоготал, словно большая курица закудахтала. Директор гастронома поддержал его и успокоился. Одна мать не могла успокоиться и продолжала волноваться. Материнское сердце — вещее!..

Мать Диляры Агабековой тоже места себе не находила от горя, с той самой минуты, когда она открыла дверь квартиры, и ее ненаглядная девочка, с которой все домашние буквально «пылинки сдували», влетела в квартиру с обезумевшим видом, с застывшими, остекленевшими глазами, полными слез. Едва сдерживая рукой у ворота разорванное до пояса платье, она вихрем промчалась в свою комнату, заперлась там, и все это молча, без единого крика или возгласа, не плача и без истерики. Опытный взгляд матери, конечно, успел заметить разорванное платье дочери, поэтому она и бросилась сразу звонить мужу. Но полковника на сутки услали в район с инспекцией, слишком много жалоб стало поступать на бесчинства милиции из этого района. А про полковника все говорили, что он «взяток не берет даже в преферанс». Полковник не только не играл в карты, он и не пил спиртного. Единственной страстью его была трубка хорошего табаку. Чтобы еще больше походить на усатого вождя, полковник тоже отпустил густые усы, а потому вместе с трубкой выглядел очень эффектно. Будь он на месте, может, все бы и обошлось: набил бы он физиономию Акифу, а отец еще бы добавил ремнем. Но… его на месте не было. А лейтенант ждал, когда приедет полковник, чтобы именно ему, лично, доложить о своих заслугах.

Тогда жена полковника обратилась за помощью к своей подруге, Анне Абрамовне Воловик, благо она жила в том же доме, этажом выше. Анна Абрамовна слыла лучшим специалистом среди врачей-психиатров. Особенно ее ценили в НКВД и в милиции, потому что она по первому требованию выдавала им любые справки и подписывала любые, самые нелепые врачебные диагнозы, состряпанные работниками госбезопасности и милиции.