Из камбуза появился Хант с двумя кружками кофе.

— Вот ты где. — Он протянул ей кружку, и улыбка осветила его красивое, загорелое лицо.

— Спасибо, Хант. — Дороти-Энн отпила глоток. Кофе оказался очень крепким, но восхитительным на вкус.

Дороти-Энн могла бы поклясться, что в наступившей тишине пошлепывание волн о борта яхты и случайные крики пролетавших чаек звучат громче обычного, делая молчание еще более неловким.

Наконец Хант отставил кружку.

— Хочешь поговорить об этом?

Дороти-Энн отпила еще глоток, потом покачала головой.

— Я не знаю, что сказать, Хант. Я просто… Мне кажется, я смущена и немного напугана.

— Дороти-Энн, — дискомфорт, испытываемый ею, не укрылся от глаз Ханта, — я не собираюсь подталкивать тебя, но мы оба отлично понимаем, что все случившееся этой ночью было замечательно. Это было прекрасно, и ничего плохого в этом нет.

Молодая женщина задумчиво разглядывала свою кружку.

— Я думаю… — неуверенно начала она, — мне кажется, что для меня все случилось как-то слишком быстро, Хант. — Она посмотрела на него. — Мне нужно время. Время, чтобы разобраться со своими чувствами.

Хант отпил еще глоток и снова взглянул на Дороти-Энн.

— Я буду тебя ждать, — последовал негромкий ответ. — Но я хочу, чтобы ты помнила, что я говорил тебе вчера. Я собираюсь порвать с Глорией, и я надеюсь, что ты все-таки дашь нам еще один шанс.

Женщина вздохнула. Он так хорошо понимал, что ей нужно. Сколько понимания и доброты. Черт побери! Но ее все равно переполняло желание остаться одной, все обдумать, усмирить сумасшедший круговорот мыслей и чувств, кружащихся у нее в голове.

— Мне лучше уйти, Хант, — наконец произнесла она.

— Хорошо, — отозвался он. Мужчина немедленно поднялся на ноги. — Я заведу «Зодиак». Ты готова?

Дороти-Энн кивнула. Она допила последний глоток кофе, поставила чашку и встала.

— Только после вас, — легко улыбнулся Хант и пошел следом за ней на палубу.

Во время короткой поездки до Иден Айл они оба не разговаривали. Тишину нарушало только ворчание мотора лодки. Когда они сошли на берег, Хант проводил ее прямо до трапа самолета.

— Можно я тебе позвоню? — спросил он, когда Дороти-Энн уже собралась подняться на борт самолета компании.

Женщина обернулась к нему.

— Да, я не возражаю. Но только по возвращении я буду очень занята, Хант.

— Ладно, — сказал он и вдруг, легко наклонившись, по-братски чмокнул ее в щеку. — Я люблю тебя, — шепнул Уинслоу ей на ухо. — Просто помни об этом.

Дороти-Энн оставалась безучастной. И когда Хант выпрямился и заглянул ей в глаза, она едва кивнула. Она была слишком неуверена в себе, чтобы говорить.

— Пока, — попрощался Хант, когда она повернулась и пошла вверх по трапу.

Оказавшись на борту огромного лайнера, Дороти-Энн сразу же направилась в свои апартаменты в хвостовой части. Она просто рухнула на один из диванов и пристегнула ремни безопасности.

Выглянув в иллюминатор, Дороти-Энн увидела Ханта. Он стоял на летном поле, ветер развевал его волосы. Мужчина искал ее взглядом. Она мгновение смотрела на него, потом нажала на кнопку, и деревянные экраны закрыли от нее внешний мир. Ей было слишком больно видеть, как Хант стоит там, знать, что он хочет ее, понимая, что и она тоже хочет его.

Господи, он слишком хорош. Он так похож на мужчину, о котором грезят все женщины. Он так похож на… Фредди.

На глаза навернулись непрошенные слезы, но Дороти-Энн их не сдерживала. О, Фредди, что я наделала? Почему я так предала память о тебе? Почему я вела себя так, словно ты никогда не был частью меня?

Всего три коротких месяца. Столько прошло после его смерти. Только три коротких месяца. Три коротких месяца, и она совершенно забыла о нем, как будто муж никогда не существовал. Три коротких месяца, и она полностью избавилась от него.

«И ради чего? — задала Дороти-Энн вопрос самой себе. — Ради одной ночи безудержного физического удовольствия? Одной ночи секса. Простого и обыкновенного».

Ее затопило чувство вины. Вины за то, что она забыла о погибшем муже в объятиях Ханта. Вины за то, что она даже не вспомнила о детях, эгоистично предаваясь наслаждению. Вины за то, что она вообще позволила такому случиться.

«Но Фредди умер, — напомнила себе Дороти-Энн. — Он мертв. Отныне и вовеки. И его не вернуть».

«О, Фредди, — взмолилась она про себя. — Что же мне делать? Что бы ты хотел, чтобы я сделала? Что?»

Но она не услышала никакого голоса, только гудящие в отдалении двигатели наполняли тишину. Никакого волшебного ответа не возникло из воздуха, чтобы облегчить ее чувство вины, чтобы утолить печаль.

Дороти-Энн смахнула слезы с ресниц, потом, закрыв глаза, опустила голову на спинку дивана.

И вдруг ее пронзило осознание того, что пока она борется с чувством вины, от которого не знает, как отмыться, она все-таки, совершенно определенно, вне всяких сомнений, хочет Ханта Уинслоу.

Дороти-Энн нуждалась в нем, как в наркотике. Она уже скучала по его гибким, мускулистым рукам, обнимающим ее, по его губам, приникающим к ее губам, по его близости. Женщина снова нуждалась в той атмосфере покоя и понимания, которую Уинслоу создавал для нее. Она снова тосковала по его любви к ней, ничего не требующей взамен. И Дороти-Энн тоже его любила. Да! Это невозможно отрицать.

«Хотел бы Фредди, чтобы я от этого отказалась? — гадала она. — Хотел бы он, чтобы я жила дальше без такой любящей защиты, которую он сам всегда давал мне?»

Дороти-Энн так не думала.

Возможно ли человеку второй раз любить так же полно, так же чисто, так же красиво, как и в первый раз?

Когда первая любовь так совершенна, как их чувства друг к другу, мыслимо ли, чтобы такое повторилось в жизни? Дороти-Энн не была в этом уверена, но не сомневалась только в одном. Хант был совершенно прав, когда говорил, что прошедшая ночь была прекрасной. Она была потрясающей. И в ней не было ничего постыдного.

Но почему же, почему, она все-таки чувствует себя виноватой, пристыженной, неверной?

Ее мысли были настолько заняты, что до сознания Дороти-Энн лишь постепенно дошло, что впервые после смерти Фредди ей не страшно летать. Она осознала это только в тот момент, когда самолет уже собирался идти на посадку.

Кристос шел пешком по Маркет-стрит, проверяя в стеклянных витринах, не следит ли кто за ним. Привычка. Он ведь вычислил, что Эмбер всегда за ним следит. Разумеется, нарядов она не меняет. Изо дня в день все те же старые джинсы в обтяжку, коротенькая маечка, оставляющая пупок открытым, бесформенная джинсовая куртка «Ливайс», длинные прямые волосы.

Все то же, то же самое.

Но дело в том, что ему необходимо кое-что прикупить. Кристос зашел в магазинчик мужской одежды в полуподвале и решил приодеться. Только то, что можно надеть сейчас. Никаких пакетов. И не выбросите ли вы все это старое дерьмо?

Так что вышел он в новехонькой черной рубашке и спортивном пиджаке от Кельвина Кляйна на трех пуговицах. Ну, такой с отворотами и клапанами на карманах. Сшит, как пиджак от костюма, парень, только — вот клево-то! — не из материи, а из перчаточной кожи цвета голубого льда. Его старые джинсы и побитые ковбойские сапоги составляли отличный контраст.

Никаких сомнений. Одежда делает человека. Вы бы только посмотрели, как на него глазеют цыпочки.

Кристос размышлял о том, что золотой «ролекс» довершит картину. Может быть, намекнуть Глории? Поглядим, как мадам расстарается. Наверняка, она будет рада подсуетиться, ведь дамочка всегда ищет, что бы ему подарить. Точно, почему бы и нет?

Кристос шел еще долго, пока не добрался до пункта назначения — стоянки подержанных автомобилей, украшенной разноцветными пластиковыми флажками, трепещущими на ветру. Дилеры пытались превратить продажу залежалого товара в праздничное шоу.