В тот же день она проводила Илью на вокзал — ночь он решил провести у "друга", поближе к аэропорту. Простились по-человечески, тепло. Илья за все благодарил, Валентина смотрела печально — знала, что увидятся теперь вряд ли…

Через неделю из Нарьян-Мара пришел денежный перевод и… приглашение Ильи приехать, с приложением пропуска в закрытый для всех Нарьян-Мар. Сердце Валентины подпрыгнуло, заныло… И ей захотелось своими глазами увидеть тундру, те места, где Илья вырос, бегал мальчишкой, пощупать ненецкую жизнь руками. Ей представлялось, как они вдвоем сидят на берегу океана в далекой Тапседе и смотрят, как погружается в воду огромное неяркое солнце, — сидят на краю земли… Она решила съездить непременно — будь что будет, — когда потеплеет… Но вслед за письмом Ильи пришло письмо от… его жены. Письмо обстоятельное, вежливое, спокойное: "Оставьте моего мужа в покое, у нас растет сын — его точная копия, он не должен остаться без отца", — писала женщина, давно "бросившая" своего мужа и "прятавшая" от него ребенка.

"Да что же у меня в этой тундровой истории все с ног на голову-то встает? — разозлилась Валентина. — Я, оказывается, причина всех зол?" Она не столь была сражена тем, откуда женщина узнала ее адрес, сколь тем, о чем она просила. Значит, получается, что она, Валентина, оказалась еще и "разлучницей коварной"? Ну, это было уже слишком! Забыв о всех теплых чувствах к своему неудавшемуся ухажеру, она отписала встревоженной женщине ответ, а в нем изложила все, что она думала о ее муженьке как о мужчине — все то, что не решилась сказать ему самому, — и тем, надеялась, ее навечно успокоила. Излив душу, она опустила письмо в ящик, не вполне сознавая, — а стоит ли из-за всего этого ломать копья? Во всяком случае, на Илье ею был поставлен огромный крест, а заодно и на всех мужиках.

А еще через неделю пришло короткое письмо от самого Ильи. Валентина долго не могла понять его смысл. Он писал: "Я заболел, когда вернулся… Тебе самой надо срочно лечиться…" О письме жены он не упоминал — видно, не знал о нем. Валентина, трижды перечитав, ничего не смогла понять из его письма. Чем он заболел? При чем тут она сама? От чего надо лечиться? Она ничего не поняла, но как будто чем-то темным и липким запачкалась от этого письма. И, нарушая запрет жены, послала Илье скорое письмо-вопрос: "Объясни, я ничего не понимаю", на что вскоре и получила ответ: "Не надо прикидываться, мы взрослые люди, говорю — тебе надо срочно обратиться к врачу…"

Валентину разозлил этот ответ, ничего не прояснивший, но из которого стало понятно одно: "жених" не иначе как заболел какой-то венерической болезнью — при одном упоминании о ней Валентине хотелось пойти помыться. За свое здоровье она, тем не менее, была спокойна — не болела и не болеет. Но не мог же Илья подцепить болезнь за такое короткое время в Нарьян-Маре, уже вернувшись, не мог и здесь — от кого? Значит, он к ней уже больным приезжал, жил здесь, любил ее, и теперь… У Вали волосы встали дыбом. Она вдруг вспомнила, что Нарьян-Мар — это же портовый город!.. О ужас! Значит, она теперь больна? Но чем? А дети? Может, она и их уже?.. Непоправимо!

Валентине захотелось умереть сразу — до того, как она окончательно узнает, что заболела какой-то ужасной болезнью. Как же это можно пережить? Лечиться… Нет-нет, это смерти подобно, она не переживет! Позже, поразмыслив, немного успокоилась, набралась решимости, приготовилась ждать — когда проявятся хоть какие-то признаки неизвестной болезни.

Ожидание было адом… Страх перед позором мешался с горечью, горечь — с отчаяньем, отчаянье переходило в иронию: "А Илюша-то меня за потаскушку принял, раз считает, что это я его наградила, и так настойчиво советует "идти лечиться"… Да что же это. Боже, угораздило же меня вляпаться: первый раз — и так больно!"

Со временем — прошел уже месяц, но никаких "признаков" так и не появилось — Валентина, отчаявшись, нашла способ, не вызывая подозрений, сдать нужные анализы и убедиться, что она здорова и чиста… Страхи ее наконец стали отступать. Полюбила, называется, два дня!.. Илью, его жену… сына… ей хотелось поскорей забыть как ужасный, кошмарный сон.

Но сон забывался с трудом, тем более что от Ильи вдруг пришла телеграмма: "Встречай меня, я привезу тебе лекарство". Удивившись его, такой навязчивой, заботливости, Валентина уверенно ответила письмом: "Не надо приезжать. Будь здоров". Но письмо не успело: на другой день к вечеру Илья звонил в ее дверь. Зашел в квартиру стремительно, как будто с соседней улицы в гости заглянул, в руке — пакет с лекарствами, как будто так их всю дорогу и нес, как эстафету. Предложил настойчиво:

— Давай я тебе сразу сделаю укол, сейчас.

Валентина со смешанным чувством удивления и брезгливости смотрела на него и думала: принимать ей все происходящее всерьез или нет, выгонять Илью взашей или благодарить за участие в ее судьбе? Потом ответила с чувством:

— Я здорова, а тебя Бог наказал за твое беспутство. Прощай.

И Илья, заглянув в ее глаза, вышел так же: словно на соседнюю улицу возвращался, — не раздевшись, не присев к столу, не взяв ее за руку… Уехал в свой далекий Нарьян-Мар.

Валя, ухватив пакет с лекарством двумя пальцами, запрятала его в темный угол. Только чувство брезгливости помешало ей расплакаться.

Прошло три года. Валентина о "тундровом человеке" и думать забыла. И однажды, в шесть часов утра, когда в дверь настойчиво позвонили, открыла, ничего такого не ожидая. За дверью стоял Илья.

Брови Валентины поползли вверх: откуда? Какими судьбами? Илья смотрел неуверенно — не ожидал, что его тут же не прогонят. От него несло "свежачком" — как видно, недавно из-за стола поднялся.

— Ну входи, — пригласила гостя забывшая и простившая все Валентина.

— Спасибо тебе. Я думал, что ты уж не примешь меня, — с достоинством ответил Илья.

— Выходит, ты так и не изучил мой характер.

— Да, твой характер — как камень… А я — как морская волна: набегу, плесну штормом — а толку-то…

— Да что уж, заходи.

Валентина прошла на кухню. Илья разделся и уселся за стол напротив нее. Присмотрелись друг к другу — перемен никаких не произошло, все такие же.

— У меня самолет в Нарьян-Мар в десять часов.

— Правда? — не поверила Валентина.

— Да, вот билет!

Действительно, до отлета самолета оставалось три с половиной часа. "О безрассудный, взбалмошный, заводной мужик, что привело опять тебя сюда? Меня явился смущать?" И вдруг…

— Пойдем, закажем сыночка.

— Зачем?

— У нас с тобой должен быть сын.

— Почему?

— Да потому, что мы с тобой давно уже — как муж и жена, неужели ты не понимаешь?

"Очень давно… да только редко", — усмехнулась Валя.

— Значит, ты закажешь сыночка — и ту-ту, а я здесь буду воспитывать троих на одну зарплату?

— Да при чем тут это? Моя мать нас пятерых вырастила в тундре, мы у нее — как пять лучей, и у тебя должно быть три луча, ярких и негасимых, — это твои лучи!

— Тогда проще было растить, пропитание себе сами добывали — вон оно, в море. А сейчас?

— Да — она воду на себе ведрами таскала, не то что вам — кран открыть… Вообще, не понимаю, как вы тут, в этой каменной клетке, живете. Как представлю, что ты, твои дочки — в этих каменных стенах… кровь закипает. А я… сижу так на берегу, на сто километров — туда, туда, туда — никого нет, только чайки над водой. Ну еще иногда всплывет на горизонте подводная лодка — которые ты рисуешь… И я знаю — это привет от тебя. Тишина, лучи солнца преломляются в облаках; тащу невод, а в ячее — твои, вот эти, глаза, ну, думаю, русалку мою сейчас вытащу — ан нет… И везде — ты, в облаках и в воде. Задумаешься — тишина, капли падают с весла, напарник рядом молчит. Подгребешь немного, глядь — а в туманной дали всплывает лицо, твое лицо… Давай, закажем сыночка! У него будет отец. А может, я скоро загнусь, а он будет помнить меня и отчаянно любить тебя!