— Да не было этого, — отвечал ему не очень уверенно собеседник (по его тону было ясно, что он и вправду этого не помнит), — не сойти мне с этого места! Не было этого!

— Было, было, — ядовито, уничтожающе утверждал хозяин.

— Да не было — чего ты вдруг вспомнил?

— Нет, я этого тебе никогда не забуду, — упорствовал Щерба.

— Мне, что, теперь — назад уезжать? — спросил друг, лицом сильно похожий на недавно уехавшего Вову.

"Ах, ты, царек, — думала Людмила о хозяине, — улучил ведь момент, припомнил! Сколько лет, поди, ждал, лелеял свою месть. Все ясно: там, в шахтерском городке, Щербой пренебрегли, а сейчас он живет в Евпатории, имеет хату у моря, и уже не дружок его, а он заказывает музыку, вершит суд. А дружок сейчас, поди, начнет пресмыкаться, искать снова дружбы, чтобы все-таки получить возможность приезжать иногда из пыльной степи сюда, к морю, на дармовую квартиру. Теперь условия диктует он — обиженный, когда-то обойденный вниманием Щерба, а он не забыл, ничего не забыл, и пусть-ка теперь бывший дружок прямо с порога утрет несколько его плевков, а он еще припомнит — и не раз…"

Проснулась хозяйка. Спорщики обратились к ней за справедливостью. И теперь уже вдвоем муж и жена безжалостно макали гостя носом в дерьмо, припоминая давние обиды. Тот сник.

— Все, я сегодня же уеду.

— Да ладно, — тут же сменила тон более сметливая хозяйка. — Никуда ты не уедешь, вы же друзья, ну-ка, выпьем за дружбу, да обнимитесь!

Последовали объятия с кряхтением и похлопывания по спинам. "Видно, дружок для Щербы своей ценности еще не потерял. Поди и нужные запчасти для машины как раз привез", — заключила Людмила.

Отпив из бутылки хорошенько и совершенно успокоившись, друзья сменили тему беседы.

— Свою колымагу продать хочу, — поделился с другом задумками Щерба.

— Твою? — гость, забыв про обиду, захохотал.

— Да. И покупателя уже нашел — за три тысячи берет.

— Да ты что? За три? Сколько ж она у тебя накатала?

— Столько и не бывает. Да ты и сам видел!

Гость снова захохотал:

— Так продавай, не раздумывай, где еще такого чудака найдешь!

— Будь спок, дело сделано.

Они оба захохотали и выпили еще по одной.

Людмила хмуро принялась жарить традиционную яичницу. Завтракать все равно надо, хотя стол был занят остатками ночного пира.

Покормив Танюшку, она снова потащила ее той дорогой, которой по утрам ходила уже две недели: в авиакассу. Билетов на самолет домой за две недели уже не было. Каждый день она приходила с утра, и каждый день ей отвечали: "Билетов уже нет". В этот раз, простояв снова огромную очередь и окончательно отчаявшись, Людмила решила взять билеты "куда есть", а были билеты в Ригу: все поближе к дому, хотя, может, и оттуда сейчас, в разгар лета, не выбраться — а деньги уже на исходе. Людмила вздохнула: придется опять у матери "сто приветов" просить, чтобы на Балтийском море еще пожить, а ей — бежать по родне, занимать… Но, во всяком случае, в Крыму она уже не останется — уж очень тут жить накладно, и от дома далеко.

Из кассы вернулись "домой" — Людмила мечтала завалиться поспать, но хозяйка оказалась дома, и Людмиле снова пришлось стать свидетельницей очередной сцены.

— Зачем ты приехала, зачем? — яростно допрашивала Ольга свою бесцветную дочь.

"Вот так так, — удивилась Людмила, — родной дочери не рада! А ведь как будто ждала…"

— Я не вернусь к нему, мама, — уже плакала Лялька.

— Уезжай назад, — грубо напирала на нее мать. — С работы приду — чтоб тебя здесь уже не было!

Подхватив сумку, она унеслась на работу — ее обеденный перерыв уже закончился.

Стол на террасе не пустовал. За ним сидели все те же — Щерба, его гость; зареванная Лялька и скромный молодой человек, совсем парнишка, — чуть-чуть поодаль.

— Племянник мой, машину я ему продаю, — представил его Щерба, как будто и не было утреннего разговора о продаже, своему другу.

— Молодец, молодец, покупай, очень хорошая машина, не пожалеешь, — замазывая прежний грешок, бесстыже нахваливал дружок развалюху дяди Миши.

— Продаю только потому, что племянник просит, так бы не продал ни за что, — чуть не прослезился сам Щерба.

— Конечно, дядя Миша, я ведь понимаю, — лепетал доверчивый парнишка.

Людмиле хотелось крикнуть ему: "Открой глаза!" — но она решила положиться на то, что, может быть, волей судьбы сделка все же не состоится, и дяде Мише придется еще попотеть с продажей своей рухляди.

Племянник, так и не удосужившись быть приглашенным к столу, но немало обнадеженный, вскоре робко попрощался и ушел.

— А на что новую-то будешь покупать? Денег хватает? — поинтересовался дружок.

— Любовница добавит, — захохотал Щерба, не стесняясь присутствия дочери. — Что, Щерба, первый раз слышишь? — пьяно обратился он к ней. — Учись, учись, — подковырнул он хлебнувшую мужской неверности Ляльку.

— Танюшка, пошли в столовую, — позвала дочь усталая Людмила. Однообразная картина на террасе ей уже стала надоедать.

Но когда к вечеру они вернулись во двор с пляжа, стол снова стоял посреди веранды, и вся разгоряченная морем, солнцем и вином компания, включая гостей и хозяев, заседала за ним. Не было только Ляльки — видно, уже уехала и "внучечку" прихватила, освободила такое нужное сейчас для желанных гостей место. Гости как раз приступали к десерту: разрезали на столе огромную желтую дыню, которую привезли с собой. Танюшка никогда не видала таких дынь и, остановившись поодаль, с удивлением и любопытством, но, тем не менее, с достоинством, наблюдала за этой процедурой. Людмила прошла мимо стола в свою комнату и вдруг, вслед, услышала грубое Ольгино, сказанное явно Танюшке: "Чего встала? Брысь отсюда!" Людмилу словно током ударило: видно, под спокойным, изучающим взглядом ребенка у хозяйки кусок застревал в горле. На нее было зашикали женщины: окна на террасе раскрыты настежь, слышимость хорошая; но Ольга спьяну распалилась еще шибче: "Если ее мать не воспитывает, так я укажу, где ее место! Нечего ей тут стоять!" И это вместо того, чтоб угостить малышку кусочком дыни, как сделал бы любой, даже голодный, человек! У Людмилы кровь закипела: "Так вот оно как… Не то что с ребенком — с собакой так не обращаются!.." Она затаила обиду, а вечером вышла на тропу войны: впервые "забыла" пожелать "доброго вечера" при встрече хозяйке. И наутро как бы "не заметила" ее тоже. Но хозяйка, оказалось, все же была женщиной, а не бесчувственным бревном, поэтому, когда Людмила вечером готовила ужин, она сама подошла к ней, спросила небрежно:

— Что это ты, как будто здороваться со мной не желаешь?

— Да, не желаю.

Слова Людмилы прозвучали громом среди ясного неба. Все присутствующие на террасе окаменели, гости застыли с испуганно раскрытыми ртами: "Что, бунт? Какая-то козявка посмела…"

— Чем это я перед тобой провинилась? — уперла руки в боки хозяйка.

— Просто я слышала, как вы разговариваете с моей дочерью, — ответила Людмила как можно спокойнее, хотя ее трясло; нож валился у нее из рук.

— С ее дочерью, нет, вы посмотрите, — тут же заверещала хозяйка. — С ее дочерью!!! Ее саму подобрали, все условия ей создали, а она еще выкаблучивается! Миша, нет, ты посмотри, она со мной здороваться не хочет — думает, деньги заплатила, так можно теперь не здороваться! — метнулась Ольга в дом к мужу.

Из открытого окна раздался хриплый голос Миши:

— Да брось ты ей ее деньги, пусть катится на улицу, га-а-вно такое, гони ты ее сейчас же! — в один миг завелся Миша, отделенный от Людмилы только занавеской окна.