– Господа, – начал он важно, – да будет вам известно, в наступающем 1787 году из запорожцев, кои ныне поселены в пограничных районах на Южном Буге, есть намерение образовать Черноморское казачье войско.

– Да неужто? – подивился Дружинин. – Значит, не зря Запорожскую Сечь разогнали. Ведь одно волнение было в народе от сей непотребной вольности. А теперь, поди ж ты, призовут охранять границы государства рассейского. Чего не делается, – заключил он, – всё во благо отечества нашего.

Сидящие за столом дружно закивали, а у Шурки перед глазами вдруг всплыла страница газеты «Санкт-Петербургские ведомости». Из небольшой заметки, которую он успел прочитать, выходило, что ровно через шесть лет бывших запорожцев вновь переселят. На этот раз на Кубань. От них затем и пойдут кубанские казаки.

– Хозяин! – заорал поручик. – Вина мне и моим друзьям!

Половой мигом накрыл стол. Отказываться от угощения было неприлично, но и пить мальчишки не хотели. Самый крохотный глоток алкоголя сделал бы их слабыми и беспомощными. Появись в харчевне инопланетяне, друзьям не избежать плена. Лера вопросительно посмотрел на Шурку. Тот незматено подмигнул и телепатировал: «Без паники. Я сейчас из вина компот сделаю».

Осушив одну, а затем вторую кружку, учитель и военный, словно старые знакомые, принялись толковать о разных разностях.

– Помните, – говорил с чувством Дружинин, – три года назад Указ вышел о вольных типографиях? С той поры у меня одна мечта – завести собственную.

– Да на кой она вам сдалась? – удивился поручик.

– Пользительно сие для обучения народа нашего дремучего. Я бы книжицы всякие печатал, справочники, азбуки, сказочки, да мало ли чего.

– Ну, ежели так, – задумался артиллерист, а задумавшись, подлил в кружки вина. – За просветление в народе!

– Виват!! – поддержал его учитель.

Выпили.

– Ведаете, уж не токмо в столицах[185] типографии имеются, – мечтательно посмотрел на собеседника Феофилакт Гаврилович. – Открыто их и в Астрахани, и в Калуге, и в Тамбове, и в Ярославле, и в прочих городах.

– Без денег какая же типография, – заметил, утираясь рукавом, военный.

– Да, – согласился учитель, – денег нет и взять неоткуда.

– А вот Демидов, – вспомнил поручик. – Большой чудак, а на вспомоществование денег не жалеет. Воспитательный дом построил для несчастно-рожденных младенцев. Чай, слышали?

– А как же. Прокофий Акинфиевич. Миллионщик, потомок тульских оружейников.

– Хе-хе, – вдруг захихикал, закрутил головой поручик, вытер набежавшую от смеха слезу и пояснил: – Ведь что умудрил чудак, когда пошла мода на очки. Заставил и лакеев своих, и кучеров, и форейторов[186] носить стеклянную невидаль. Да что челядь? Наказал даже для лошадей и собак специальные очки соорудить. И вид у животин стал этакий задумчивый, ну прямо профессорский.

– А слуг он одевает в столь нежданные одежды, – снова захихикал поручик, – во сне не приснится! Одна половина ливреи шита золотом, другая – из самого грубого сукна. Одна нога обтянута шёлковым чулком и обута в изящный башмак, а другая – в лапоть. Вся Москва сбегается поглазеть, когда он выезжает на своей оранжевой колымаге[187]. Тянут её завсегда три пары лошадей – одна крупной и две мелкой породы. Форейторы – карлик и великан. И все в очках. Умора!

Но учитель не разделил поручикова веселья.

– Сие есть тонкая философия, намёк на неустройство наше, – сухо заметил он. – Осмелюсь заметить, Прокофий Акинфиевич вельми учёный муж. Написал целое исследование о пчёлах. Но особо почитает ботанику. Собственноручно собрал уникальный гербарий, который намерен по смерти передать Московскому университету. Есть у него, кроме того, великолепный ботанический сад в московской усадьбе…

– Ха-ха-ха! – услышав это, зашёлся от хохота артиллерист.

– Да что такое?! – обиделся Дружинин. – С чего вы смеётесь так нехорошо?

– Да как же не смеяться, – утёр слезу поручик. – Московские дамы повадились в его любимом саду тайком рвать редкие цветы. Так Демидов, не будь дурак, расставил по саду вместо статуй голых мужиков. Вот где переполох случился, хе-хе!

Представив, как оживают статуи при появлении дамочек-грабительниц, Шурка с Лерой невольно заулыбались. Только Феофилакт Гаврилович, который, судя по всему, уважал взбалмошного купца-миллионщика за благотворительность и учёность, оставался по-прежнему серьёзным.

– Не о Демидове ли речь ведёте? – остановился тут у их стола пожилой господин, проходивший мимо.

– О нём самом, – кивнул артиллерист. – А что, небось, сызнова какую штуку отколол?

– Самую что ни на есть невероятную, – подтвердил пожилой. – Слёг в постель и помирать собирается.

– М-да, – перестал смеяться поручик. – Жаль старика.

– Ай-яй! – огорчился Феофилакт Гаврилович. – Какой человек пропал. А ведь мечтал дожить до того часу, когда к нам из Европы учиться ездить будут. Ведь это он с самого основания Московский университет опекал. Стипендии завёл для бедных студентов…

Примчавшись на подворье Лозовичей во главе многочисленной дворни, Марьян Астафьевич никого там не застал.

– Староста! – заорал тогда помещик и глянул испепеляющим взором на прибежавшего Родиона. – Куда Никишка с семейством подался?!

– Да вона, – показал староста, – по дороге на Смоленск, а тама к лесу вашему, что непролазным прозывают.

Послав дворню в лес, помещик тщательно обследовал подворье. Амбары и сараи были пусты. Только в избе за печкой обнаружил ветхий сундук, на дне которого под древесной стружкой лежала изукрашенная лентами, повязанная платочком увесистая дубина.

– Что сие? – подозвал Переверзев старосту.

Родион глянул и перекрестился.

– Речной дух, – шепнул он.

– Дух? – удивился помещик.

– Он самый, – кивнул староста. – Весьма пользителен для крестьянского хозяйства.

– Отчего же тогда Никишка его с собой не взял? – заинтересовался Переверзев.

– Не можно, – вздохнул Родион. – Известно ведь – духи не любят покидать родных мест. А ежели силой их увесть, то могут и навредить.

Марьян Астафьевич ещё раз оглядел несуразную куклу. Действительно, она весьма напоминала одного из языческих идолов, которым до крещения Руси поклонялись славянские племена.

– Значит, речной дух? – спросил со скрытой угрозой в голосе.

– Ага, – простодушно подтвердил Родион. – Лозовичи чрез него воду вызывали.

– Что-о?! – возвысил голос Марьян Астафьевич. – Какую воду?

– Да знамо дело, из реки.

И, опасаясь панского гнева, поторопился наябедничать: – Сие дело рук заезжих барчуков. Они и матушку нашу Фёклу Фенециановну околдовали, и вас, барин, до смертоубийства довели…

Выпалив это, староста спохватился. Он вдруг с ужасом осознал, что всё сказанное им есть чистейшей воды измышление. Ничего подобного с хозяевами и быть не могло. Запоздалую его догадку тотчас подтвердил и сам барин.

– Околдовали? Смертоубийство? – переспросил он, задыхаясь от негодования.

Родион глянул на него обречённо, хотел сказать хоть что-нибудь в своё оправдание, но лишь кивнул в ответ.

– Ах, ты дубина безмозглая! – заорал тогда Переверзев. – Язычник! Сейчас я тебя научу уму-разуму!

И хрястнул попытавшегося увернуться старосту вдоль плеч. Взвыв от боли, Родион бросился прочь из избы, а отставной поручик в исступлении принялся лупить дубиной по всему, что на глаза попадалось. В слепой ярости он ударил водовызывающей палкой едва ли не сотню раз. Только когда у него уже и сил не осталось, отбросил «речного духа» и вышел из избы. Над сельцом висела подозрительная тишина. И в этой тишине слышно было, как с невероятной скоростью приближается нечто громадное и хлюпающее. В недоумении помещик шагнул, было, к калитке, как вдруг, проломив изгородь, на подворье Лозовичей вкатился необъятный, в несколько тонн весом, водяной шар. Не снижая скорости, он наехал на опешившего Марьяна Астафьевича и в мгновение ока впитал его в себя.