– Я ожидала большего, – заметила Матильда.

– Мне жаль, – невозмутимо ответил епископ. – Это все, что осталось.

Она сжала губы и посмотрела на последнюю из проносимых перед ней подушек, где была установлена корона – та, которую надевал ее отец во время коронации, та, которую захватил Стефан. На ободе переливаются драгоценные камни, зубцы увенчаны маленькими золотыми сферами. Матильда взяла венец в руки, как однажды брала корону своего супруга Генриха в Шпайере. Императрица чувствовала на себе настороженный взгляда епископа Винчестерского: наверное, подумал, что она собирается надеть корону. Как же плохо он знает ее.

– Я не такая, как ваш брат, – бросила Матильда Генриху, – и поступаю, как положено.

На скулах епископа заходили желваки.

– Уверен, что вы будете править мудро и следовать советам ваших приближенных.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы с честью исполнить ту роль, которую уготовил для меня отец. – Ее голос набирал силу и звучность. – Но я не буду игрушкой в руках людей, рвущихся к власти. Я видела, что бывает, когда правитель слаб.

– Воистину, – ответил Генрих нейтральным тоном и храня непроницаемое выражение.

Медленной и величественной процессией они вышли из замка к кресту на рыночной площади – епископ и Матильда бок о бок под паланкином, который поддерживали Бриан Фицконт, Майлс Фицуолтер, Роберт Глостерский и Реджинальд Фиц-Рой.

Горожане подтянулись послушать, что хочет сказать их епископ, и рыцарям Генриха пришлось прокладывать в плотной толпе проход, чтобы он и Матильда поднялись по ступеням к кресту – так все могли видеть их.

Трижды Генрих стукнул епископским посохом оземь и наполнил воздухом легкие.

– Здесь, перед вами, стоит императрица Матильда, дочь короля Генриха и единственный выживший ребенок, рожденный от него его супругой, королевой Эдитой из древнего монаршего рода! – выкрикнул он мощным красивым голосом. – Вот она стоит среди вас! Поклянитесь своей законной королеве! – Епископ склонился, чтобы взять корону с подушки, которую держал перед ним один из священников. – Смотрите же! – продолжал он. – Матильда, императрица, истинная наследница короля Генриха и хозяйка Англии!

Нарочито медленно он опустил корону на голову Матильды. Этот символический жест настоящей коронацией не являлся, но тем не менее имел убедительное воздействие на зрителей.

– Давайте же почтим ее власть, дабы принесла она мир в наши жизни и изобилие в наши земли. И да придет она к нам, приумножив славу свою отвагой и стойкостью, да будем мы следовать ей и тем будем благословенны! И да внемлет она мудрому совету и правит справедливо, разумно и милостиво!

Тысячи людей опустились перед ней на колени, и от этого сердце Матильды преисполнилось триумфом, но в то же время она досадовала, что великим моментом в ее жизни управляет не она сама, а Генрих Винчестерский, который разыгрывает вершителя королевских судеб. Конечно, пока она нуждается в нем, так как Винчестер – бывшая столица Англии и место, где хранится казна – вернее, то, что от нее осталось. Однако возник уже новый центр – Вестминстер, и пока не свершится настоящая церемония в аббатстве, пока не миропомажет ее на царство Тибо, архиепископ Кентерберийский, Матильда не станет королевой в полном смысле этого слова, что бы ни говорилось и ни делалось сегодня.

Арундел, апрель 1141 года

Аделиза сидела у огня в своих покоях и пришивала жемчужины к ризе, которую хотела вручить епископу Саймону Вустерскому – раньше он был ее капелланом. Юлиана читала ей вслух басни Эзопа из той книги, что подарил Вилл, но Аделиза на самом деле не слушала. За окном хлестал дождь. Хотя весна уже давно настала, на несколько дней вдруг вернулась зима.

Прошло два месяца после битвы при Линкольне, где Стефан потерпел поражение, а императрица одержала триумфальную победу. Все это время Аделиза чувствовала себя так, будто застряла на узкой полоске берега у края воды – не на суше и не в море. Вилл в Арундел не вернулся, только сумел прислать ей короткое письмо, где говорилось, что он жив и на время затаился в своей крепости в Бакенхеме. Супруге же велел быть бдительной, но ничего не предпринимать – им надо выждать и посмотреть, что от них потребуют. Пока ни одна из сторон не обращалась к Д’Обиньи, однако Аделиза знала, что такое положение долго не продлится. Волна или накатит на берег, или отступит в глубину. Она слышала, что жена Стефана собирает сторонников и что Вильгельм Ипрский, глубоко раскаивающийся за бегство под Линкольном, поклялся восстановить свою честь и возглавил войско Маго. Стефан пленен, но война еще не закончена.

В колыбели запищала маленькая Аделис, и Аделиза взяла дочку на руки. Восьми недель от роду, девочка здоровая, с розовыми щечками. Она пустила слюну и загулила, глядя на мать.

Аделиза рассмеялась и погладила ее по головке, про себя называя малышку чудом.

В дверь постучали, и когда служанка отворила ее, появился камергер Ротард и объявил:

– Госпожа, прибыл граф…

Не успел он закончить фразу, как мимо него в покои вошел сам Вилл. Аделиза ахнула: он так промок под дождем, что вода ручьями текла с его одежды.

– Боже мой, почему же вы не предупредили? – Положив Аделис обратно в колыбель, она повернулась к прислуге. – Полотенца и сухую теплую одежду для милорда немедленно. – Аделиза двинулась к Виллу, но в нескольких шагах от него остановилась: он действительно был насквозь мокрый.

– Потому что я… – Он умоляюще посмотрел на нее. – Потому что я сомневался в том, будут ли мне здесь рады, и потому что безопаснее было никому не сообщать о моих передвижениях. Мы ехали окольными путями, по ночам, выбирали самые глухие тропы… – Вилл утер ладонью лицо. – Я и сам не знал, приеду ли сюда, пока не миновал ворота замка, и даже теперь не уверен, стоит ли оставаться.

Аделиза широко раскрыла глаза:

– Что значит – не уверены, стоит ли оставаться? Куда же вы отправитесь? Давайте же, скиньте все мокрое, пока не простудились.

Она расстегнула на нем плащ и отдала служанке. Его котта и сорочка тоже были сырыми, а сапоги, светло-коричневые в сухом состоянии, теперь стали темными, как мореный дуб, и скользкими.

– Мое присутствие может стать угрозой для вас. – Он прижал к мокрому лицу салфетку, и Аделизе показалось на мгновение, что ее супруг плачет.

– Сядьте, – деловито велела она, – позвольте мне снять с вас сапоги и обуть во что-нибудь теплое. – Она опустилась на колени, чтобы разуть его, и потянула за набухшую от воды шнуровку.

Из своей колыбели подала голос Аделис. Вилл опустил салфетку и встрепенулся, как олень при звуке охотничьего рога. Он отстранил жену и прошел к колыбели посмотреть на дочь, не родившуюся еще к моменту его отъезда в Линкольн. С волос на пеленки капнула вода. Вилл наклонился и прикоснулся к щеке малышки указательным пальцем. Она с жадностью ухватилась за палец и заревела.

С другой стороны колыбели няня держала за руку его сына, который уже вырос из младенческих платьиц и был одет в котту, как взрослый. Он большими глазами смотрел на отца и задумчиво сосал нижнюю губу.

Вдруг Вилл развернулся и быстро ушел из комнаты, едва не наступая на развязанные шнурки. Аделиза смотрела ему вслед, озабоченная и удивленная. Потом она спохватилась, велела женщинам продолжать начатое, а сама сдернула свою накидку с крючка на стене и побежала за мужем.

Вилл стоял на коленях в церкви Арундела и так дрожал, что болело все тело. Чувствовал он себя хуже некуда и проклинал свое решение вернуться домой. После битвы Д’Обиньи скрылся в Бакенхеме и там ждал развития событий. Новости приходили скудные, но те, что все-таки достигали его, только огорчали. По всему выходило, что императрица укрепляет свои позиции. Виллу отчаянно хотелось увидеть Аделизу, но он понимал: в его отсутствие у жены больше шансов договориться с новой властью благодаря ее отношениям с Матильдой. Почва уходила у него из-под ног, и Вилл осознавал свое бессилие. В собственных глазах он выглядел недостойным мужчиной.