Облаченная, как и подобает королеве, в блистающее драгоценными камнями платье, с императорской короной на голове и отцовским сапфировым перстнем на пальце, Матильда взирала сверху вниз на Стефана, которого привели к ней в главный зал Глостерского замка. Он стоял перед ней на коленях, склонив голову, и поэтому она могла видеть, что волосы у него на макушке поредели и обнажили веснушчатую розовую кожу черепа. Ссадины, полученные при Линкольне, окрасили его лицо в разные оттенки сиреневого, пурпурного и желтого. На нем было простое платье-рубашка из коричневой шерсти, а единственными украшениями – золотой крест на груди и пряжка, удерживающая на плечах накидку.
Это всего лишь человек, побитый жизнью, самый обыкновенный человек, и находится он целиком и полностью в ее власти. Она сидит над ним на троне, Стефан же простерся у ее ног.
Вот он, миг, к которому Матильда стремилась, ради которого жила последние годы, но реальность почему-то не оправдала ее ожиданий. Как будто она чересчур долго ждала. Этот униженный, жалкий человек не вызывает в ней никаких эмоций, кроме раздражения и презрения, Матильда же хотела чувствовать гораздо большее.
– Господь выразил свою волю, – величественно заявила она Стефану. – Вы взяли то, что не было вашим, а когда вам предложили договориться, вы не согласились на условия, которые принесли бы мир. Теперь, волею Бога, вы повержены и у моих ног.
Стефан медленно поднял голову.
– Я справедливо наказан Богом за свои грехи, – ответил он хрипло, – но принятие английской короны к ним не относится. Господь выказал неудовольствие моими деяниями в качестве короля – отдал меня моим врагам, но я верю в Его милость – не просто же так Он сохранил мне жизнь.
– Возможно, жизнь сохранена вам для того, чтобы вы до смерти каялись, – обронила Матильда холодно. – Вас отвезут в Бристоль и будут держать там до скончания дней ваших, сколько бы они ни продлились.
Она видела, как сотрясается тело Стефана, как посерело его лицо под радугой синяков.
– Вас обеспечат пищей и всем, что нужно для молитвы.
Он попытался принять гордый вид.
– Пусть не вводит вас в заблуждение мое нынешнее состояние. Оно временно и пройдет скорее, чем вы думаете. Я отвечаю перед Богом, не перед вами, и я был помазан на царствие, избран баронами этой земли. Этого вы не отберете у меня, что бы ни делали.
Матильда глянула на перстень своего отца и ощутила вес короны на голове. Вот что гораздо более значимо, чем Стефан и его пустые слова. Он больше не важен. Теперь королева – она, и поступит так, как требует закон.
– В Бристоль вы отправитесь завтра же утром, – продолжала она, будто Стефан не произнес ни слова, – и там останетесь – навсегда.
Матильда глянула на него, потом сквозь него и, поднявшись с трона, величественно прошествовала из зала. Она не задержалась, чтобы посмотреть, как уводят Стефана.
Генрих, сын императрицы, уже на пороге восьмилетия, испытывал своего нового пони по кличке Деньер. Испанское происхождение подарило гнедому конику огонь в ногах. Генриху нравилось чувствовать бьющий в лицо ветер. Ничего, что от холода щиплет глаза. Главное – ощущение скорости. На быстром коне он непобедим.
Отец стал брать его на охоту, и Генрих начал обучаться военному мастерству – бился со щитом, сделанным ему по росту, и деревянным мечом. Эти занятия он обожал. И вообще, пока ему удавалось все, кроме одного: усидеть на месте дольше пары минут. И потому в церкви, где не полагалось вертеться в присутствии Божьем, Генриху всегда было трудно, а вот мчаться во весь опор верхом – наоборот, очень легко.
Когда он вернулся, в конюшне его ждал отец. Генрих решил похвастаться своим умением: он натянул уздечку так, что заскользили копыта, и выскочил из седла на землю еще до того, как пони остановился. Широкая улыбка, обращенная к отцу, обнажила дырки от выпавших молочных зубов.
Жоффруа в ответ тоже ухмыльнулся:
– Неплохо, сын мой. – Он отцепил с плаща мальчика репейник.
Генрих обрадовался похвале.
– Да, сир. – Как бы ни восхищала его скорость и грация Деньера, больше всего Генриху хотелось скакать на иноходце, как отец. Его новый пони был лишь следующим шагом на пути к этой мечте. – Я мог бы ехать еще быстрее, но Алан не позволил мне. – Генрих скорчил рожицу стоящему неподалеку конюху.
– Алан сделал правильно, – сказал Жоффруа. – Ты должен прислушиваться к нему, а еще к своей лошади. Всегда будь отважным, но никогда не поступай безрассудно.
Генрих только надул губы.
Его отец сложил на груди руки:
– Я ждал тебя здесь, потому что получил важную новость из Англии, от твоей матери. Узурпатор Стефан повержен в бою и пленен твоим дядей Робертом и другими ее соратниками. Теперь она станет королевой.
Генрих смотрел на отца, а в его животе возникла та же звенящая пустота, как когда он гнал Деньера галопом. Мать он не видел уже около полутора лет, и ее образ помутнел в его памяти. Но она часто писала ему и присылала из Англии подарки: залитую воском дощечку для письма с красивым орнаментом на костяной оправе и острый ножик для заточки перьев, сшитые ею вещи, сохранившие ее аромат, колокольчики для упряжи, множество книг. И во всех посланиях мать повторяла, что однажды он станет королем Англии, потому что это его страна.
– Теперь можно поехать туда? – Внезапно его охватило нетерпение; если бы во дворе стоял корабль, он бы тут же взобрался на него.
– Нет, нет, нет, – засмеялся отец. – Придержи-ка коня. Сейчас еще рано. Твоя мать пошлет за тобой, когда настанет время.
– Но когда же оно настанет?
– Скоро, – ответил Жоффруа и взъерошил кудри на голове сына. – Одно выигранное сражение еще не полная победа, даже если враг захвачен в плен. А вот когда твою мать коронуют, она сразу позовет тебя.
Генрих нахмурился, соображая, насколько близко это самое «скоро». Когда взрослые говорят такие вещи, то обычно желают только одного: чтобы к ним больше не приставали, и в таких случаях «скоро» означает долгое-долгое время. А Генрих никак не мог понять, почему нельзя поехать в Англию прямо сейчас. Он ведь может помочь матери, и самой судьбой ему предопределено быть королем.
– Теперь, когда твоя мать преуспела в Англии, моя задача – закрепить в Нормандии наши права на герцогство. Многие захотят присягнуть победителю. – Жоффруа посмотрел на Генриха. – Нет, со мной ты тоже пока не можешь поехать. Ты сейчас должен расти, учиться и взрослеть.
Генрих понурился, но знал: возражать бесполезно. Сам-то он давно считал себя совсем взрослым, а сколько ему лет – какая разница, цифры – это всего лишь цифры.
После бурной ночи с дождем и ветром над Винчестером занялось ясное мартовское утро. В большом парадном зале замка Матильда опустилась на колени перед своим кузеном, епископом Генрихом, и поцеловала его кольцо легата. Ее душой овладели два чувства: облегчение и опаска. Вчера он согласился заключить с ней мир и пообещал отдать замок и казну. Это были серьезные уступки, и все-таки она не доверяла ему и подозревала, что не сопротивляется он ей только потому, что пока не готов. Или, подобно многим другим, Генрих рассчитывает на то, что сможет манипулировать ею, поскольку она женщина.
Со своей стороны Матильда согласилась отдать в его ведение все церковные назначения в Англии и прислушиваться к его совету. После этого он поклялся поддерживать ее право на трон и публично провозгласить королевой. А еще пообещал привлечь на сторону Матильды всю Церковь.
Теперь, когда он поднял ее на ноги, вперед вышли его рыцари, неся в руках ларцы с казной. По торжественному случаю на шелковые подушки выложили самые великолепные предметы из королевской сокровищницы: державу и скипетр, перстни с драгоценными камнями, рубин размером с куриное яйцо, две огромные каплевидные жемчужины, посох с гранатами и сапфирами, золотой кубок с агатами и дароносицу с синей и красной эмалью. В ларцах лежали расшитые золотом мантии и платья, одно из них – из королевского пурпура, тяжелое от нашитых на него жемчугов; мешки с монетами; пара мечей с искусно украшенными рукоятями и ножнами. Эта демонстрация производила сильное впечатление на зрителей, однако Матильда догадывалась, что немалая доля казны успела осесть в сундуках ее кузена-легата. Одно только то, что он надел на себя в этот день, стоило целое состояние, а его дворец превосходит роскошью и размером замок.
