– Это больше, чем услуга, – пробормотал Вилл. – Я очень хочу доставить вам радость и люблю вас всем сердцем, однако я должен думать о последствиях. Полагаете, если я соглашусь и Матильда приедет, Стефан будет бездействовать?

– Но я вправе принять падчерицу в нашем замке.

Вилл ссадил ее с колена и поднялся:

– Мне нужно сначала подумать об этом, потому что я отвечаю за нашу безопасность и благополучие. – Он зарылся пальцами в волосы, взлохматив кудри, которые Аделиза только что причесала. – Если я все-таки соглашусь, то едва Матильда появится в Арунделе, я пошлю королю гонца с вестью о ее прибытии, поскольку таков мой долг. Я не стану ничего скрывать.

– Хорошо, милорд. – Аделиза присела в реверансе с низко опущенной головой.

Она поняла, что добилась своего, но победа оставила горький привкус. Ей пришлось сыграть роль, чтобы повлиять на человека, который не был актером, и слишком уж сильно эта игра походила на обман. И когда Матильда приедет, за эту игру придется расплачиваться. Но что ей было делать? Вилл клялся в верности Стефану, она клялась быть послушной женой Виллу, но, помимо этих клятв, были и более ранние обеты, принесенные над королевской короной, и они имели больший вес.

Домфрон, Нормандия, сентябрь 1139 года

Матильда вздохнула, поднимаясь с колен и задувая свечи на алтаре своей домашней молельни. Затем велела слугам заняться укладкой вещей, которые понадобятся ей в предстоящем путешествии. Через час она отправляется в Англию, чтобы попытаться заполучить корону, принадлежащую ей по праву.

На столе у голого каркаса кровати лежали письма, прочитанные ею ранее. Она убрала их в свой кошель, желая еще раз перечитать, когда будет время. Одно из них пришло от коннетабля в Бристоле – он сообщал, что все готово к тому моменту, когда туда прибудет она сама и Роберт. Второе было от Аделизы из Арундела, в нем писалось, что ее приезду там будут рады. И наконец, еще одно письмо – от Бриана, в котором он заверял Матильду в своей преданности и готовности защищать ее всей мощью Уоллингфорда и даже погибнуть ради нее, если понадобится. Его слова заставили Матильду выпрямить спину и еще более укрепили ее решимость. И другие люди тоже ждут ее призыва, обещают поддержку, когда она высадится в Англии: Майлс Фицуолтер, коннетабль Глостера, Хамфри де Богун, Джон Фиц-Гилберт. Если все сложится удачно, то юго-запад и земли на границе Шотландии и Англии вскоре окажутся под ее контролем. Ну и нельзя забывать о епископе Винчестерском, ее кузене Генрихе. Он слишком осторожен, чтобы доверять мысли пергаменту, и потому послал не письмо, а гонца с несколькими загадочными словами – они могли означать все или ничего. Он говорил о примирении и посреднической роли Церкви. Матильда отнеслась к его посланию недоверчиво. Человек, который действует за спиной брата, не вызывает доверия.

– Ты не можешь туда пойти, ты в ловушке! – зазвучал громкий детский голос.

Матильда повернулась и остановила взгляд на старшем сыне. Тот сидел под окном и играл с братом Гамелином в настольную игру «лиса и гуси». Его целью была только победа, и все свои способности он направил на то, чтобы обыграть противника. Матильду охватила острая материнская гордость, пока она наблюдала за сыном. Генрих был сосредоточен, но не полностью погружен в игру – он отмечал, что происходит вокруг него, даже когда делал ход. Для ребенка шести лет удивительное свойство, и при заботливом воспитании оно может стать незаменимым качеством для взрослого правителя. И упорства Генриху не занимать, ведь его противник Гамелин – умный мальчик, более взрослый и тоже не желающий уступать. Матильда сглотнула комок в горле. Возможно, ей более не доведется увидеть сына. Кто знает, что произойдет, когда она доберется до Англии. Но Матильда сделала все, чтобы в ее отсутствие Генрих и его братья ни в чем не знали недостатка: о них позаботятся лучшие няньки, их товарищами будут лучшие пажи и оруженосцы, их образованием и духовным воспитанием займутся лучшие священники и ученые. Большего нельзя было и желать, и все равно Матильда тревожилась. Она будет очень скучать по детям, особенно по Генриху, и она даже думала остаться в Нормандии и сначала завоевать ее, но отказалась от этой мысли: давно пора было заявить о себе в Англии, пока еще не слишком поздно.

В комнату вошел Жоффруа и огляделся с хозяйским видом. Он прискакал в Домфрон, чтобы попрощаться с ней и принять на себя заботы о сыновьях, и вот об этом-то Матильда даже думать не могла. Надо отдать должное Жоффруа: он хороший отец, но все-таки мальчиков в основном растила она, и расставаться с ними ей очень тяжело.

– Для вашего отъезда все готово, – сказал он и отступил в сторону, пропуская слуг с последним сундуком.

Матильда нетерпеливо постукивала ногой, пока камеристка накидывала плотную мантию ей на плечи, а потом повернулась к свету, льющемуся через распахнутые ставни.

– Генрих, – позвала она. – Подойди сюда, Генрих. Мне пора ехать.

Он оставил игру и пересек комнату, шагая по полосе солнечного света на полу, а потом встал перед ней и поднял серьезное лицо. У него были серые глаза, но с зеленоватыми искрами в глубине, как у Жоффруа.

– Как следует учи уроки и слушайся отца, – сказала она. – Мне нужно, чтобы ты был большим, храбрым и взрослым.

Генрих медленно кивнул:

– Можно мне тоже поехать в Англию?

– Как только вырастешь, сразу поедешь. Однажды ты станешь там королем, и поэтому тебе очень важно будет изучить страну и народ. – Она нагнулась к нему и пригладила рыжие кудри. – Заботься о своих братьях. Я буду часто писать, и отец будет сообщать мне о твоих успехах.

Она поцеловала его в обе щеки и выпрямилась, не в силах сдержать невероятную гордость, потому что Генрих не плакал и не капризничал. В этом маленьком мальчике уже виден был будущий король, которым ему предстояло стать, но только если она добудет для него корону.

Матильда повернулась к младшим сыновьям. Сегодня они оба были в замке, чтобы мать могла с ними попрощаться. Жоффруа в основном жил у своих воспитателей в Анжу. Матильда с мужем намеренно не растили всех детей вместе – так больше шансов, что выживет хотя бы один в случае болезни или злого умысла. Поэтому маленький Жоффруа казался чужаком среди них, и к прощальному поцелую Матильды примешивалась горечь оттого, что она совсем не знает среднего сына. Младший сын, которому исполнилось всего три года, еще не мог понять, что происходит, и когда мать обняла и поцеловала его, наморщил носик и попытался вырваться из ее рук.

Она знала, что если позволит чувствам взять верх, то заплачет, поэтому усилием воли превратила свое сердце в камень. Еще в юные годы Матильда на собственном опыте выучила, что жизнь – это череда расставаний, главная причина которых – долг.

Наконец она посмотрела на мужа, который наблюдал за ней со странным лицом. Матильда ожидала насмешки, но он негромко произнес:

– Вы императрица и настоящая королева. Только вы можете сделать то, что должно быть сделано. Настало время доказать, на что вы способны. – Жоффруа взял ее за руки и церемонно поцеловал в обе щеки, как она только что целовала сыновей. А потом его пальцы сжались сильнее, и он завладел ее ртом в долгом, крепком поцелуе. Когда он оторвался от нее, то сказал с натянутой улыбкой: – Я буду скучать по вас.

– Жаль, не могу ответить вам тем же. – Под привычной язвительностью Матильда хотела скрыть, что растрогана, – она заметила, что он тоже борется с чувствами. – Но я буду молиться о вас.

Жоффруа хмыкнул:

– Разумеется. Может, вы не хотите меня, возлюбленная супруга, но я вам нужен, чтобы следить за делами в Нормандии и растить наших сыновей. Что ж, я тоже буду о вас молиться.

Решительно выдохнув, Матильда спустилась во двор и позволила Александру де Богуну[6] подсадить себя в седло. Беря в руки поводья, она подумала, что берет в руки и свою судьбу. В последний раз посмотрела на детей и задержала взгляд на Генрихе. Несмотря на боль в сердце, больше она не оборачивалась.