Все свои сведения о Фалконхерсте Аполлон почерпнул у Кьюпа. Он не сомневался, что владелица плантации богата: она ежедневно вертелась перед ним в новых дорогих туалетах, меняла украшения, в которых наметанный взгляд Аполлона усмотрел настоящие драгоценности. Она больше не выглядела грязнулей, как в ночь их встречи. Теперь она представала перед ним затянутой в корсет, аккуратно причесанной, в безупречных туалетах. Кьюп сообщал, что она даже прекратила ежедневные конные прогулки с Занзибаром.
Даже для менее умудренного знатока сердец, чем Аполлон, не составило бы труда понять, что Софи потеряла от него голову. Впрочем, пока она не предпринимала попыток открыть свои чувства. В этом и не было нужды. Аполлон, однако, не хотел торопить события. Он еще не забыл поцелуев Денизы и немного опасался, как бы не оплошать в объятиях особы более зрелого возраста. Дурнушкой ее нельзя было назвать; Аполлон не испытывал к ней отвращения и был более-менее уверен в себе. В ее облике присутствовал намек на аристократизм, что всегда его подстегивало.
Через несколько дней, пресытившись заварными кремами, супами и овсянкой, он испытал острую потребность в стручках бамии, плове и прочих креольских блюдах; на худой конец, сошли бы вареные бобы и бостонская рыбная похлебка. Его спасительницей стала Лукреция Борджиа, вовремя заявившая, что он нуждается в более питательном рационе, чтобы набраться сил. Он благословил ее и с этого дня стал объедаться свининой, курятиной, овощными блюдами, пирожками и знаменитыми кексами Лукреции Борджиа. В Фалконхерсте определенно не наблюдалось нехватки съестного, от которой уже страдал почти весь Юг.
Как-то вечером добровольные няньки, осмотрев его, пришли к заключению, что ему можно спуститься вниз, чтобы отужинать. Поддерживаемый Кьюпом и Драмжером, он медленно сошел по широкой лестнице, передохнул в холле в кресле с высокой спинкой и был препровожден в столовую, к огромному столу из красного дерева, накрытому на две персоны.
Наконец-то он получил возможность увидеть все великолепие Фалконхерста собственными глазами. Памятуя первое впечатление Кьюпа, жаловавшегося на пыль и запустение, он был приятно удивлен встретившим его сиянием. Он понял, что поступил благоразумно, не поддавшись соблазну купить себе в Новом Орлеане роскошный домашний халат, так как здесь для него нашли еще более представительную вещь, принадлежавшую Хаммонду Максвеллу, но ни разу им не надетую. Рукава были ему коротковаты, зато он наслаждался прикосновением атласной подкладки к коже.
Софи нарядилась в великолепное платье, в котором было впору появиться в новоорлеанской опере: сочетание оранжевой тафты и черных кружев мантильи резало глаз, зато представляло собой эффектный контраст с ее светлыми волосами. Ансамбль дополняли серьги и ожерелье с бриллиантами и топазами. Даже грязноватый костюм Драмжера был по такому случаю вычищен и отутюжен, и парень смотрелся не хуже щеголя Кьюпа. Аполлон был вынужден признать про себя, что фалконхерстский негр Драмжер выигрышно смотрится даже по сравнению с Кьюпом, его гордостью: он был и выше, и сильнее, и смазливее, а волосы его немного вились, тогда как у Кьюпа они были по-настоящему курчавы.
Лукреция Борджиа приготовила с помощью неряхи Маргариты вполне съедобное угощение, однако Аполлон больше заинтересовался увесистыми серебряными приборами. Огромная ваза из серебра и хрусталя на середине стола была полна роз, кофейник источал упоительный аромат, в каждом из канделябров потрескивало по дюжине свечей. Все свидетельствовало о достатке, средоточием которого стала пытающаяся скрыть волнение дама в кресле напротив, которая изо всех сил стремилась произвести на него впечатление. Она была плодом, созревшим для того, чтобы его сорвать, даже несколько перезревшим, и он не собирался от него отказываться.
После ужина его усадили в кресло на колесиках и вывезли на веранду. Софи разместилась с ним рядом. Драмжер подал ей рюмку ликера, поблескивающую, как драгоценность; Аполлону вручили горячий пунш. Он не имел привычки к горячим напиткам, но пригубил его, когда Софи сообщила, что пить горячий пунш было незыблемой традицией у ее отца и деда, и был вынужден согласиться, что напиток вкусен, придает сил и, несмотря на температуру, приятно холодит.
— Управлять таким хозяйством — тяжелая ноша для одинокой женщины. — Софи величественно обвела рукой заросший сад и раскинувшиеся дальше поля. — Здесь требуется мужчина. При отце все содержалось в порядке, а Августа следила за домом. А теперь и то, и другое — на мне. К тому же сейчас все изменилось. У нас нет стольких слуг, сколько было раньше, да и от этих не добьешься толку. Лукреция Борджиа стареет, Драмжер — славный парень, но его больше всего интересует блуд. Брут справляется с полевыми работами, но скор на руку. Он твердит, что от негров ничего не добьешься, пока не огреешь их бичом, но они теперь стали своевольными, стоит их наказать — норовят сбежать. По части бича у нас главный мастер — Олли. Наверное, иногда он перебарщивает. Одного негра он так выпорол, что тот испустил дух. — Она грустно покачала головой. — Не знаю, сколько еще продлится эта война… И как взяться за дело, когда она наконец закончится? — Она просияла. — А я и не буду ни за что браться! Мне это ни к чему: отец оставил мне целое состояние. — Она взглянула на Аполлона, чтобы убедиться, что ее признание произвело на него должное впечатление.
— Да, мадам, это огромная ответственность, — подтвердил он. — Разве поднять такое вашими изящными ручками!
Софи посмотрела на свои грубые пальцы с кое-как обрезанными ногтями. Изящные ручки! Никто еще не говорил ей таких комплиментов.
— Ваш отец убит на войне? — спросил Аполлон.
— Нет. — Софи отложила веер и промокнула глаза платком. — Он заболел. С этой новостью к нам приехал его бой Аякс. Августа села в поезд и поехала к нему. Она застала его живым, но скоро он умер. Она заразилась и тоже умерла. Я осталась одна с детьми. Потом их отец приехал за ними и отвез их к себе в Англию. По его словам, в военное время в Англии им будет лучше. Он умолял меня поехать с ними, но я никогда не любила Дадли, вот и решила остаться. Дадли развелся со мной, чему я только рада. Он не мужчина, а слабак! Но он честный человек: заплатил мне десять тысяч фунтов — это английские деньги, только я не могу ими воспользоваться, потому что они лежат в английском банке вместе с частью отцовских денег. Перед уходом на войну отец продал в Новом Орлеане партию рабов и перевел почти все вырученные деньги в Англию. Он говорил, что там они будут в безопасности. Но остальные его деньги хранятся в банках Нового Орлеана и Мобила.
Аполлон мысленно произвел сложение десяти тысяч английских фунтов стерлингов с неизвестным количеством папашиных капиталов, после чего погладил Софи по руке.
— Сейчас, в военное время, вам было бы лучше в Англии.
— Мне страшно плыть одной. — Софи вынула из уха тяжелую серьгу. — Уж очень оттягивает, — объяснила она.
— Позвольте? — Аполлон протянул ладонь, и она положила на нее серьгу. Он одобрительно рассматривал вещицу, отметив про себя размер бриллиантов и качество топаза, а потом молча вернул ее Софи, легонько стиснув при этом ее руку.
— Я скоро уеду во Францию, — молвил он. — Пора домой, там у меня много дел. Сюда я приехал, чтобы уладить дело о наследстве. Мне досталась плантация в Дельте, но она мало чего стоит. Из негров теперь никудышные работники.
Софи кивнула.
— А до чего нахальные! Взять хотя бы моего Драмжера: придется его выпороть. Совершенно потерял стыд!
— Бедная, бедная! — Он снова стиснул ее руку. — Диву даюсь, как вы со всем этим справляетесь.
— Да, это непросто, — согласилась Софи, наслаждаясь прикосновением сильных пальцев Аполлона к ее руке; ей стало очень одиноко, как только он убрал руку.
— Возможно, то недолгое время, что я пробуду здесь, пользуясь вашим бесценным гостеприимством, я смогу оказаться вам полезным. Мужчине обычно легче привести слуг к повиновению, чем женщине. Я уже рад, что оказался здесь. Силы юнионистов заняли Новый Орлеан, и я решил, что лучше будет сесть на корабль в Мобиле — знаете, на один из тех, которые, прорывая блокаду, доплывают до Гаваны или Порт-о-Пренса. Оттуда я бы смог отплыть домой. Так чем бы я мог вам помочь, пока я здесь?
