Мало-помалу он узурпировал полномочия Лукреции Борджиа по части управления процессом воспроизводства рабов. Между стареющим Брутом и молодым Драмжером возникло даже некоторое соперничество, однако внешне они казались дружной парой, и различие во мнениях никогда не прорывалось на поверхность, ибо оба знали, что не обойдутся без взаимной поддержки. Джубал, оттеснив Лукрецию Борджиа, взял на себя управление домашними делами, хотя почти ничего в этом не смыслил, и Большой дом постепенно пришел в упадок, разделив участь невольничьего поселка и плантации. Все происходило настолько постепенно, что перемены поначалу оставались незаметными. Однако развал Фалконхерста усугублялся день ото дня.
Плантация, оказавшаяся в тихой заводи, почти не подвергалась ударам могучего прибоя, вызванного войной. Жизнь здесь протекала на первый взгляд по заведенному раз и навсегда распорядку. Однако корабль, лишившийся капитана, рано или поздно обязательно пойдет ко дну. Становилось все труднее и дороже раздобывать даже самое необходимое. Белые колонны на фасаде больше не красили, так как пропала краска; разбитую фарфоровую посуду нечем было заменить; пополнение гардероба стало проблемой не только для белых, но и для слуг; беленые невольничьи хижины превратились в грязно-черные лачуги с прохудившимися крышами.
Еды в Большом доме пока что хватало. Рабы размножались по-прежнему, но когда подошел срок очередного аукциона, Августа проявила полную неспособность организовать доставку живого груза в Новый Орлеан. Впрочем, даже окажись она расторопнее, поездка была бы бессмысленной: все главные работорговцы Нового Орлеана, включая Слая, либо забросили свое ремесло, либо стояли на пороге банкротства: рабы резко упали в цене. По-прежнему шли разговоры, что после войны на них можно будет превосходно нажиться, однако пока что все владельцы крупных плантаций напялили генеральские, полковничьи и майорские мундиры и с упоением гнали янки на север, вследствие чего покупать рабов было некому. Разумеется, после того как Юг выиграет войну, на рынке появится видимо-невидимо негров и торговля живым товаром снова начнет процветать. Оставалось решить небольшую проблему: что делать с этим товаром в ожидании победы?
Фалконхерстские невольники мужали, уничтожали запасы съестного, нехотя подчинялись бичу Брута, страдали от объятий Драмжера либо наслаждались ими. Для плантации размера Фалконхерста рабов было многовато. Мало-помалу те, кому становилось невмоготу повиноваться Бруту, совершали под покровом ночи побег. Их некому было преследовать, и успех беглецов становился примером для других.
Наконец Хаммонд прислал распоряжение, доведенное до сведения Брута и Драмжера: провести невольничий аукцион прямо в Фалконхерсте. Прежде ничего подобного не случалось. Августа приготовилась к распродаже, как смогла: наняла аукциониста из Нового Орлеана, напечатала объявления и разослала их соседям, а также владельцам дальних плантаций, которые в прошлом с удовольствием приобретали продукцию Фалконхерста. Однако в назначенный день на торги явилась лишь жалкая кучка зевак, в основном неимущие фермеры с холмов, не изъявившие желания служить в армии и никогда в жизни не владевшие рабами. Предложения были смехотворными: пятеро молодых самцов, какие прежде шли в Новом Орлеане по нескольку тысяч за голову, сейчас еле потянули на несколько сотен. Задолго до конца торгов Августа, вняв совету аукциониста, объявила аукцион законченным и предложила покупателям разойтись. В общей сложности было продано менее пятидесяти рабов; большая часть бездельников осталась и дальше объедать Фалконхерст. Сколько Брут ни охаживал их бичом, добиться от них усердного труда не удавалось.
Белая власть исчезла, а черная, как ни старалась себя утвердить, не воспринималась и игнорировалась что было сил. Брут втайне от Августы по вечерам стал подвергать телесным наказаниям тех, кто вызвал за день его неудовольствие. Прежде никому на плантации и в голову не приходило огрызаться на старшего. Теперь же рабы пререкались с Брутом, перечили ему, часто сознательно отказывались повиноваться. До чернокожих все чаще доходили слухи о грядущей свободе и независимости, подстегивавшие бунтарский дух. Белый человек еще сумел бы их обуздать, но никак не негр — такой же раб, как и они. Авторитет Брута таял день ото дня, рабы все чаще пускались в бега. Впрочем, с увеличением числа побегов устранялась хотя бы одна из проблем: стало меньше лентяев, меньше драк из-за женщин, медленнее стали убывать запасы съестного.
Черное золото Фалконхерста на глазах превращалось в пыль. Могучие самцы и плодовитые самки, спрос на которых был еще недавно столь велик, оказались в неходовым товаром: их некому было покупать. Бескрайние хлопковые поля южных штатов оставались незасеянными, плантации сахарного тростника зарастали сорняками. Повсюду в южных штатах господские усадьбы грозили вот-вот рухнуть, их греческие колонны подкашивались, облуплялась краска на горделивых фасадах, некогда тучные поля сплошь покрывались вьюнком. Южанки, запертые в четырех стенах, старались не замечать свисающих клочьями обоев, которые уже нечем было заменить, драной обивки, которую некому было чинить, вышедших из моды туалетов, все более грозной непочтительности и откровенного отлынивания слуг от своих обязанностей.
К счастью для Фалконхерста, в банках Нового Орлеана, Мобила и Монтгомери еще лежали деньги Максвеллов. Оставались также ценные бумаги Конфедерации, украшенные изображениями античных богинь, и денежные купюры Конфедерации со множеством нолей. На самый крайний случай еще лежали в земле, там, где их зарыл много лет назад отец Хаммонда, железные чайники с вечными золотыми монетами. Одной Лукреции Борджиа было известно, где их искать; при извлечении из земли одного из них довелось присутствовать Драмжеру. Августа знала только об их существовании: Хаммонд не посвятил ее в тайну, и не потому, что не доверял, а потому, что любил ее. Солдатня северян пытала женщин в Виргинии, пытаясь выведать тайну зарытых в землю драгоценностей и серебряных украшений. Восставшие рабы могли бы поступить точно так же с Августой.
Она все отчетливее чувствовала, что сидит на бочке с порохом: четыреста с лишним чернокожих рабов все больше отбивались от рук. Как же поступить? Ее письма шли к Хаммонду слишком долго, к тому же часто вообще пропадали, поэтому спрашивать у него подсказки в письме было бесполезно. Однажды Августа собрала совет — людей, к кому питала доверие и кому хватало ума, чтобы понять, о чем она толкует. Не обошлось без Софи: ума ей как раз не мешало бы подзанять, зато она, будучи белой, пользовалась хоть каким-то авторитетом. Почетное место заняла престарелая Лукреция Борджиа, которая однажды спасла Фалконхерст, но живость ума которой не выдержала испытаний возрастом. Были здесь Драмжер и Брут, осуществлявшие посредничество между хозяйкой и рабами; Джубал — от него не приходилось ждать умных предложений, но он теперь отвечал за Большой дом; Большой Ренди, представитель конюшни, — тугодум, зато честный и надежный малый; наконец, старики Юп и Мерк, седовласые садовники, служившие в Фалконхерсте с тех пор, как был возведен Большой дом.
Впервые в жизни Драмжер сидел вместе с белыми за большим столом из красного дерева, а не прислуживал им стоя. Остальные слуги испытывали такое же чувство неудобства, когда их черные руки отражались в полированной поверхности стола вместе с резными канделябрами. Августа уселась во главе стола, на место Хаммонда, Софи — напротив. Рядом с Софи поместился Драмжер.
Все напряженно ждали, что скажет Августа. Она оглядела всех, сомневаясь, насколько хорошо знает и понимает каждого; а ведь эти черные лица мелькали перед ней день за днем, пока не стали такими же привычными, как ее собственное лицо в зеркале. Похожи ли мысли, появляющиеся под этим курчавым войлоком, на ее собственные? Она понимала, что они — такие же люди, как она. Она относилась к тем немногим белым, которые не тешились иллюзиями, будто их рабы — всего лишь смышленые животные. Однако она знала, что мысли этих людей отличаются от ее. Ими руководили примитивные чувства: похоть, гордыня, злоба, жажда мести, а также преданность и любовь. Мысли их были сиюминутны: для них имели значение только испытываемая в данный момент радость или горе; планирование на будущее было им недоступно. Впрочем, кроме них, ей не с кем было посовещаться. Приходилось довольствоваться этими советчиками.
