— Я могу сделать больше, — сказал он однажды, когда они покончили с делами перед закатом.

— На сегодня хватит, — возразил на это министр образования. — Мне приказали закончить до четырех, а уже почти пять. Ты замечательно справляешься.

И тут до министра дошло, что он относится к ученику с превосходством, он еще попытался как-то исправиться, затем махнул рукой и вышел.

Оставленный самому себе, Анссет подошел к окну и выглянул наружу.

В других комнатах были балконы, а эта выходила на запад. Солнце заходило над зданиями, возведенными на тонких столбах, чтобы не портить земли, поросшей густой травой. Анссет увидел птицу, взмывающую из травы, увидел крупное млекопитающее, бродящее под домами и направляющееся, по-видимому, на восток, в сторону реки.

Мальчику захотелось выйти наружу.

Понятное дело, никто наружу не выходил, не при такой погоде. Через несколько месяцев, когда Евфрат разольется, и вода покроет равнину от края до края, прогулочные лодки будут проплывать между домами, осторожно обминая гиппопотамов, в то время как государственная работа будет кипеть в бетонных коробках, заякоренных в камне словно цапли, не обращающие внимания на течения, поскольку лапы их глубоко погружены в ил.

Сейчас же равнина принадлежала животным.

Но все двери под пальцами Анссета отворялись, все кнопки, на которые он нажимал, действовали. Поэтому он спустился лифтом на самый нижний уровень, а потом шел и шел, пока не нашел грузовой подъемник. Вошел, нажал на единственную кнопку и ждал, пока кабина не спустится вниз.

Дверь открылась, и Анссет вышел на траву. Вечер был жарким, но под зданиями дул легкий ветерок. Воздух здесь пах совсем не так, как на берегах Сасквеханны, но вполне приятно, хотя мальчик чувствовал в нем резкий животный запах.

Лифт высадил его в самом центре пространства под домом. Солнце как раз показалось в щели между землей и другим зданием на западе; тень Анссета, казалось, растянулась на километр к востоку.

Только лучше всех видов и запахов были звуки. Вдали Анссет слышал рычание какого-то могучего хищника; значительно ближе кричали птицы, их голоса были более дикими, чем чирикание птичек в Восточной Америке. Анссет был настолько очарован красотой этих новых звуков, что даже и не заметил, как подъемник исчез, пока не повернулся за какой-то птицей и не открыл пустоты за спиной. Не только кабина, но и вся шахта поднялись вверх, и она как раз возвращалась на место — металлический квадрат высоко над головой, в полу первого этажа.

Анссет понятия не имел, как вызвать лифт назад. Через минуту он почувствовал страх. Потом, скривившись, подумал, что люди вскоре обнаружат его отсутствие и придут его искать. Ведь его все время спрашивали, не нужно ли чего, чуть ли не каждые десять минут.

Раз уж он освободился от людей, раз уже стоял здесь, в траве, с ушами, наполненными новой музыкой, нужно было как можно лучше этим воспользоваться. Здания тянулись в бесконечность к востоку; на западе всего лишь два дома отделяли его от открытой равнины. Поэтому, он пошел на запад.

Никогда в жизни не видел он столько открытого пространства. Правда, равнина была усеяна деревьями, так что, если бросить взглядом достаточно далеко, деревья образовывали тонкую зеленую линию, определявшую границу мира, прежде чем исчезнуть за кривизной горизонта. Зато небо казалось огромным, птицы исчезали в нем так легко, такие маленькие на фоне ослепительной синевы.

Анссет пытался представить равнину, залитую водой, деревья, храбро высящиеся над ее поверхностью, чтобы отправившиеся на прогулку могли привязать лодки к веткам и устраивать пикники в тени. Эта страна была безжалостно плоской — ни единой возвышенности. Анссет размышлял над тем, а что же делали тогда животные. Наверняка, мигрировали, пришел он к выводу, хотя, какое-то время, внутренним взором видел, как охранники сгоняют их в стада и перевозят в безопасное место. Гигантская эвакуация: человек, защищающий природу, древние роли менялись местами. Но так происходило лишь здесь, в громадном Имперском Парке Животных Видов, тянущемся от Средиземного и Эгейского морей вплоть до Олины Инда. Здесь мертвую землю вернули к жизни, и только Вавилон и немногочисленные туристические центры вторглись в воскрешенное царство зверей.

Когда солнце коснулось горизонта, птичьи голоса чуть ли не обезумели, много новых птиц тоже подняло крик. На закате все животные проявляют усиленную активность: одни ищут последнюю добычу перед наступлением ночи, другие же выходят на охоту после проведенного во сне дня.

Песня наполнила Анссета покоем. Он думал, что никогда уже ее не услышит.

Напряжение, которого ранее даже не замечал, постепенно спадало с него, мышцы расслаблялись. Чуть ли не инстинктивно Анссет открыл рот, чтобы запеть. Чуть ли не.

Дело в том, что его бдительность пробудил сам отступ между песнями. Это было чем-то новым. Он сразу же осознал, что это была его Первая Песня. Поэтому, когда он начал петь, пытки расчета деформировали мелодию. То, что он должен был делать инстинктивно, сейчас делал осознанно, и потому понес поражение, и не мог петь.

Он пытался и, естественно, звуки раздались. Анссет не знал, что его неуспех в значительной степени следовал от недостатка практики, к чему, в свою очередь, привел тот факт, что голос его как раз начал мутировать. Он знал лишь, что то, что раньше было таким же естественным, как дыхание, как хождение, теперь сделалось совершенно ненатуральным. Песня в его устах звучала гадко. И он вскрикнул жалостливым, словно крик чайки, голосом. Птицы поблизости замолкли, тут же почувствовав, что он не из их числа.

Я не принадлежу вам, беззвучно подумал мальчик. Вообще никому не принадлежу. Самые близкие мне люди оттолкнули меня, а здесь я тоже чужой.

Только лишь Самообладание удержало его от плача, но постепенно, по мере того, как эмоции в нем накапливались, Анссет понял, что без песни сохранить Самообладания не сможет. И нужно было найти какой-то выход.

И потому он заплакал, закричал от отчаяния, завыл в небо, словно волк. Он и сам перепугался этих животных звуков. Голос его звучал, словно жалоба раненного зверя; к счастью, хищники не дали себя обмануть, и они не пришли к предполагаемой жертве.

Но кто-то, все же, пришел, и когда уже сделалось тихо, а солнце исчезло за далекими деревьями, кто-то сзади коснулся локтя Анссета. Мальчик резко обернулся, перепугавшись, уже забыв о том, что ждал помощи.

Девушка выглядела знакомо, и через какое-то время Анссет нашел ее в собственных воспоминаниях. Странно, он помнил ее и по Певческому Дому, и по дворцу. Только один человек, кроме него самого, пребывал в двух этих местах.

— Киа-Киа, — произнес Анссет хриплым голосом.

— Я услышала твой крик, — сказала та. — Ты не ранен?

— Нет, — сразу же возразил мальчик.

Они глядели друг на друга, не зная, как себя повести. Наконец Киа-Киа прервала молчание.

— Там все с ума сошли. Никто не знает, куда ты пошел. Но я знала. Во всяком случае, так считала. Потому что я и сама как-то раз спустилась вот так. Мало кто из нас спускается вниз в сухое время. Звери — не самая лучшая компания. Они лишь проходят мимо, могучие и свободные. А людские существа не любят видеть чужую силу и свободу. Они делаются завистливыми.

Девушка рассмеялась, а мальчик завторил ей. Но его смех был натянутым. Что-то испортилось.

— Ты здесь работаешь? — спросил Анссет.

— Я вхожу в число твоих специальных ассистентов. Но пока что мы не встречались. Меня записали на следующую неделю. Пока что я не такая уж и важная.

Мальчик не ответил, и Киа-Киа снова ждала, мучимая неуверенностью. Она уже разговаривала с ним — и всегда с гневом, когда столкнулись вначале в Певческом Доме, а потом во дворце. Но теперь она уже ни за что не позволит, чтобы подобная мелочь помешала ее карьере. Это ужасно, что этого пацана сделали ее непосредственным начальником, но она сможет обернуть это в свою пользу.

— Я могу показать, как возвратиться. Если только хочешь вернуться.