Борис Пастернак — наш Гамлет, который «вышел на подмостки, прислонясь к дверному косяку». За свой талант он и поплатился гонением и преждевременной смертью. Власть и коллеги-завистники устроили травлю поэта, и он покинул этот свет, недоумевая:

У Игоря Северянина судьба сложилась тоже драматически. Сначала шумный успех, присуждение звания «короля поэтов», а потом эмиграция, нищета, забвение, болезни…

Игорь Лотарев, взявший псевдоним Северянин, о своем рождении написал: «Родился я, как все, случайно…» Отец — Василий Лотарев. Мать — Наталия Шеншина, из дворянского рода, к которому принадлежал Карамзин. Следовательно, немножко татаро-монгольской крови. О своих родителях Игорь Северянин писал:

Ранний Северянин — это ананасы в шампанском, изысканные сюрпризы, капризнейшие слова, женские груди а-ля дюшесс, алы-губы-цветики и прочий грезо-фарс. А зрелый Северянин (или поздний) — это сплошная печаль, тоска, мука, ностальгия по покинутой России. А между двумя этими периодами — революция, которую сначала Северянин принял восторженно:

И в конце стихотворения, написанного 8 марта 1917 года:

Какие пророческие строки! Туг тебе и индустриализация с сумасшедшим размахом, и победа над Гитлером после провала и поражения, первый спутник, полет Гагарина, фантастические космические успехи и неспособность накормить, одеть и обуть народ при колоссальных материальных ресурсах, отсюда и продовольственная программа, и талоны и очереди. Замечательно, что этот позорный период российской истории прошел, но начались новые фокусы. Словом, и «невозможное — возможно в стране возможностей больших!»

А почему так все происходит в России? Северянина этот вопрос тоже волновал:

В 1924 году Северянин навзрыд писал стихотворение «Моя Россия», начинающееся словами:

17 января 1941-го Игорь Северянин обратился к Георгию Шенгели, в тоске и нищете, из эстонской Пайды: «…Последние силы иссякают в неопределенности, в сознании своей ненужности. А я мог бы, мне кажется, еще быть во многом полезным своей обновленной родине! И нельзя жить без музыки, без стихов, без общения с тонкими и проникновенными людьми. А здесь — пустыня, непосильный труд подруги и наше общее угасание. Изо дня в день. Простите за этот вопль…»

И сам себя Северянин уговаривал:

Это написано в 1937 году. Самое время возвращаться!.. Ох, уж этот «стареющий поэт… наивный, нежный, кроткий…»

За Северяниным по алфавиту — Владимир Соловьев. Сын знаменитого историка Сергея Соловьева, семья которого отличалась приверженностью к старо-московскому быту. И, конечно, русский. Но русский, который тянулся познать весь мир.

Владимир Соловьев всю жизнь искал Вечную Женственность и страдал от несоответствия между своими представлениями (увы, иллюзорными) и горькой действительностью. Жил жизнью бесприютного скитальца. Был поэтом-пророком и пророчествовал о неизбежной гибели государства, основанного на рабстве и деспотизме «третьего Рима»:

— так писал Владимир Соловьев в стихотворении «Пан-монголизм» (1894). К горькому сожалению, следует признать, что Россия последних четырех веков, начиная с Иоанна Грозного, страдает имперским синдромом, идея третьего Рима не дает ей покоя. Но эту идею почему-то всегда воплощают топорно и грубо, и, как восклицал Соловьев:

Федор Сологуб (он же Федор Тетерников), пожалуй, тоже русский, хотя возможна примесь украинской крови: отец был крепостным полтавского помещика. Всероссийскую славу Сологубу принесли не стихи, а роман «Мелкий бес». Федор Кузьмич видел вокруг себя «безвременье», «хаос преисподней», «дьявольский лик» и одновременно признавал, «как у нас очаровательны печали».

Критик Волынский сказал о Сологубе: «Какой-то русский Шопенгауэр, вышедший из удушливого подвала». Подвальный Шопенгауэр затаенно завопил, когда произошла революция 17-го года:

Ну, и почти замолчал… Еще раз надо отметить, что революция расколола поэтов на два лагеря: одни бурно приветствовали свободу («Свобода приходит нагая…»), другие замолкли от страха, забились в угол или бросились вон из России. Сологуб не уехал, а притих.

А вот Велимир Хлебников расцвел и с удовлетворением принял пост Председателя Земного Шара.

Хлебникова называли «новейшим Колумбом словесных Америк», «ведуном наших дней», «поэтом-эпиком XX века». «Хлебников возится со словами, как крот, между тем он прорыл в земле ходы для будущего на целое столетие», — заметил Мандельштам. Отсюда все эти «свиристели», «полупопо», «окопад», «никогдавель» и прочие «зангези». Но среди всей зауми Хлебникова у него прорывалось и чисто-ясное, без всяких выкрутасов, слово: