— Это неправда. Я тебя вовсе не звал, это он сам выдумал. Но ты сама знаешь, как я хочу тебя видеть… Уж не заболела ли ты? — спросил он, удивленный странным поведением Аниты.

Она окинула его гневным взглядом:

— Как тебе не стыдно так насмехаться надо мной!

— Ты же сама видишь, что я не смеюсь.

Анита презрительно скривила губы и повернулась к двери. Оскар схватил ее за руку:

— Что с тобою, Анита? Я тебя сегодня просто не узнаю.

— Пусти меня! — Она стала вырывать свою руку. — Что ты… пристаешь! Я не из тех особ… которых ты водишь к себе по ночам…

— Что? О чем ты говоришь! — Оскар схватил и другую руку Аниты. — Какие еще особы?

— Я жду, когда ты выпустишь мои руки. Свое физическое превосходство можешь показывать перед другими.

Стиснув зубы так, что они скрипнули, он отпустил ее руки, отступил в сторону и бессмысленным взглядом уставился в пространство. Лицо его побледнело, губы подергивались.

— С какой стороны подул этот ветер? — спросил он охрипшим голосом.

— Спроси свою сестру.

— Лидию? — удивился он.

— Нет, Ольгу…

Он стоял, освещенный светом луны, а в душе у него был беспросветный мрак. Горькие складки легли возле губ Оскара, он рассмеялся невеселым смехом.

— Хорошо, я ее расспрошу, — сказал он, повернулся и ушел.

Долго глядела ему вслед Анита, прислушиваясь к звукам тяжелых шагов. Она хотела было что-то крикнуть, рванулась вперед, но через несколько шагов остановилась.

«А что, если она солгала… оклеветала его?..» — И Анита вся похолодела при этой мысли.

Тогда она вспомнила, что на балконе ее ждут. Усталой, вялой походкой подымалась Анита по узкой лестнице. С каждым шагом ей все сильнее хотелось остановиться, вернуться обратно, но какое-то странное упрямство, какая-то ложная гордость не позволяли ей это сделать.

Дела брата Теодора за последнее время заметно пошатнулись. Среди приверженцев секты почувствовалось некоторое охлаждение, зашевелился даже червь сомнения. Молодежь начала увиливать от собраний. Не стало и прежнего уважения к проповеднику: многие парни перестали приветствовать его при встрече, некоторые старики с насмешливой улыбкой выслушивали его советы. Глаз у Теодора был достаточно наметан, чтобы сразу должным образом оценить неблагоприятные признаки. Может, у сектантов это было только временное, преходящее ослабление веры: ведь у всех только и было на уме, что морская мережа и сказочные уловы Оскара Клявы, только о них и шли разговоры во всех концах поселка. Многие собирались уже последовать примеру Оскара.

Были, безусловно, и другие, более важные основания: судный день все не наступал, хотя срок его истекал уже несколько раз. Самые ревностные сектанты успели растранжирить имущество; теперь надо было начинать все сызнова, а рижская братия и не подумала прийти на подмогу. Особенно сглупили, как стало известно из газет, некоторые лиепайские последователи секты. Завернувшись в белые полотняные простыни, они встали на мосту в ожидании огненных колесниц, которые подняли бы их на небеса, но этого почему-то не произошло. Дойдя до гнилушан, весть эта вызвала среди них переполох.

Все как будто соответствовало предсказаниям пророков: человеческий род погряз в распутстве, с каждым днем умножалось число всевозможных грехов, а войны и кризисы свидетельствовали о неизбежном наступлении конца мира. Это доказывали и совершающиеся в природе явления. Разве были когда-нибудь такие морозные зимы? Дождь лил все лето, собаки заболевали, бесились, самоубийства совершались все чаще… Однако устои вселенной не дали трещины ни в одном месте. Как всегда, по утрам вставало солнце, а вечером появлялись луна и звезды; земля приносила в должный срок плоды; человеческий род продолжал размножаться, и перелетные птицы тянулись с юга на север каждую весну.

«Тот день, как сеть, найдет на всех живущих…» — повторял брат Теодор. Но когда он придет, долго ли осталось его ждать — не мог сказать даже сам проповедник.

В переполненную чашу сомнений капнула еще одна, самая горькая, капля. Старуха Аболтиене, одна из самых ревностных сестер гнилушанской общины, была уличена в краже цветов с кладбища. Кладбищенский сторож уже давно замечал пропажу цветов с наиболее богато украшенных могил. Однажды, будучи по своим делам в курортном поселке, он заметил возле одной дачи Аболтиене, которая предлагала покупательницам молока роскошные букеты. В следующую ночь сторож спать не пошел, и воровка была поймана. Скандальная новость быстро распространилась по окрестным поселкам, и гнилушан всюду стали поднимать на смех. Надо было пустить в ход какие-то новые средства, чтобы спасти последнее. Брат Теодор отлучился на несколько дней, а когда вернулся, на заборах и стенах домов появились большие афиши, возвещавшие о невиданно большом собрании в доме Румбайниса: «С речью выступит знаменитый миссионер, только что вернувшийся из Африки. В собрании также примет участие живой негр». Кроме того, предстояло исключение из членов общины старухи Аболтиене.

Раньше такая обширная и интересная программа взбудоражила бы весь поселок. Живой негр, на которого можно поглазеть совсем даром! Много ли здесь было людей, которые видели живого негра!

И все же… было много званых, но мало отозвавшихся.

Негр стоял у двери и раздавал листки с текстами псалмов. Люди с любопытством разглядывали курчавого молодца, шептались и показывали на него пальцами. А в помещении брат Теодор демонстрировал новый аппарат для сбора пожертвований. Это был резиновый арапчонок, который пожирал деньги. Предназначенную для пожертвования монетку надо было всунуть в большой рот куклы, которая сразу проглатывала ее и отвешивала поклон жертвователю. Больше всего радовались дети; они то и дело выпрашивали у родителей деньги и кормили прожорливую куклу.

— Смотрите, как он кланяется! — восторгались они.

— Мамочка, дай денежку, я хочу посмотреть, как он ее проглотит!

Выдумка была остроумная. За последнее время люди стали такими скупыми, что приходилось шевелить мозгами, чтобы заставить их раскошелиться. Теодор с довольной улыбкой наблюдал возню, поднятую ребятишками вокруг куклы. Вот что значит действовать с умом.

Но все предпринятые им меры в конечном счете оказались запоздалыми. Не помогли ни негр, ни кукла. Люди не шли… Постепенно гнилушанам надоело ждать сложа руки конца мира. Со вновь обретенной энергией и бодростью они вернулись к борьбе за существование на этой грешной земле. Брат Теодор все еще шатался из дома в дом, но его слово оставалось гласом вопиющего в пустыне. Ловко разрекламированное собрание у Румбайниса потерпело неудачу: пожертвования не покрыли даже путевых расходов миссионера и негра. И как назло, Петер Менгелис, который мог бы одолжить несколько десятков латов, в этот день уехал в Ригу. Правда, Ольга присутствовала на собрании, но занимать у нее Теодор постеснялся.

После собрания он вышел проводить Ольгу, потому что она боялась темноты, к тому же по улице бегали собаки без намордников. Дорогой Теодор взял Ольгу под руку. В поселке все тропинки были ему известны лучше, чем любому местному жителю.

— Ну как, предприняла ты что-нибудь в отношении того дела? — спросил Теодор.

— Да, я на прошлой неделе была в Чешуях. С субботы Оскар стал сам на себя не похож: ни с кем не разговаривает, на работу уходит без всякой охоты, словно ему все опостылело. Спрашивал у Фреда, как выхлопотать заграничный паспорт, — может, уедет куда-нибудь подальше.

— Так, так… — удовлетворенно потирал руки Теодор. — Тогда опять все будет по-прежнему, и нам не придется больше шататься по улицам.

— А за нами никто не идет? — боязливо шепнула Ольга и приостановилась. Но кругом стояла тишина, это стучало в груди ее собственное сердце.

Еще теснее прижавшись друг к другу, они продолжали путь.

В тот вечер Оскар остался в доме один. Петер был в Риге, Ольга — на собрании, а Фред, как обычно, ушел на свидание с Анитой. Последнее время самоуверенность американца росла не по дням, а по часам; он уже поговаривал о предстоящем обручении и о больших делах, которыми начнет заворачивать с будущим тестем. Но как только Фред заводил разговор о своих отношениях с Анитой и о подробностях последних свиданий, которые ему весьма льстили, Оскар всегда находил какой-нибудь предлог, чтобы уйти.