Старый Клява часто ездил в волостное правление, и не было дня, чтобы он оставался трезвым. Да и не он один, большая часть чешуян старалась вовсю, чтобы местные винные запасы иссякли как можно скорее. С нетерпением ждали прибытия эстонского парусника с дешевым спиртом или появления в водах залива моторных лодок данцигских контрабандистов, — тогда водка обойдется вполовину дешевле, можно будет оставить кое-что про запас и на воскресенье, чтобы не бегать в местечко к аптекарю Вимбе, отпускающему спирт для лечебных целей.

В то время как мужчины тратили деньги на водку, женщины спешили приобрести новые платья, туфли и шляпки.

Клявиене ездила в Ригу по нескольку раз в неделю и каждый раз возвращалась с какой-нибудь обновой для Лидии. Купленный зимой джемпер уже вышел из моды, и Лидия носила его только дома. Таким же устаревшим оказалось синее крепдешиновое платье: столичные дамы стали носить платья длиннее и с воланами. Почти каждый день Оскар видел на сестре что-нибудь новое: то светло-желтую трикотажную блузку, то красивую косынку, то модные чулки. Кошелек с деньгами находился у матери, и никто не спрашивал, куда она их тратит. Любопытство отца удовлетворялось бутылкой очищенной, а об Оскаре никто не беспокоился.

Еще перед троицей он заикнулся было о новом костюме, но мать тут же напомнила ему, что Лидии предстоит конфирмация. Неужели он допустит, чтобы она в этот день была одета кое-как, людям на посмешище?

Точно так же действовали и остальные женщины. С незапамятных времен, в силу какой-то непреложной традиции, держалась эта власть хозяйки над членами семьи. Не родился еще мужчина, который бы осмелился взять ее под сомнение или повести борьбу с этими своеобразными пережитками матриархата. А если бы такой появился, ему все равно пришлось бы уйти отсюда, среди местных девушек он не нашел бы себе жены. Покорно, без всякого недовольства, шли отцы и сыновья на тяжелую работу, в то время как их жены наряжались и наряжали дочерей, непрерывно соревнуясь в этом с соседками. Если Осиене купит своей Вильме новое платье, то Клявиене обязательно приобретет для Лидии такое же, только из лучшего материала; если мадам Бангер появлялась в церкви в новой шляпке, то мамаше Лиепниек ее шелковый головной платок сразу же начинал казаться старомодным.

Это было беспечное племя, жившее по евангельскому завету — без забот о завтрашнем дне.

Во всем поселке, может быть, лишь один человек думал иначе, но он не смел высказать своих мыслей — ведь они были направлены против существующих порядков.

Низальщицы в рыбокоптильне подбирали последние сотни салаки. Лидия в этот день управлялась в коптильном отделении одна, отец был занят дележкой, а мать возилась по хозяйству.

Оскар прошелся мимо низальщиц и поздоровался с ними. Зента на его приветствие не ответила. После конфирмации они еще ни разу не встретились.

Оскар дошел до ворот и остановился. Вскоре женщины стали расходиться по домам. Он взял старый кол и принялся вбивать его в землю. Удивительно, как медленно входил он в мягкий грунт, а раньше Оскар вогнал бы его несколькими ударами. Пока он занимался им, низальщицы одна за другой прошли мимо. Осталась только Зента, она уходила последней. Теперь кол был вбит и закреплен как следует. Оскар попробовал его качнуть, но он стоял крепко.

Он вытер лоб, хотя на нем не выступило ни капли пота, и обернулся к Зенте.

— Зента? А я думал, ты уже ушла.

— Тебе, конечно, очень хотелось, чтобы меня здесь уже не было! — заносчиво ответила она, собираясь пройти в ворота. Оскар загородил ей дорогу. Сейчас он напоминал ей сказочного великана, которого нельзя ни обойти, ни объехать.

— Ты, наверно, думаешь, что я нарочно не пришел в тот вечер? — прямо сказал он.

Зента покраснела и отвернулась.

— Мне-то какое дело — нарочно там или ненарочно. Если человек хочет, то приходит, чтобы у него ни случилось, а кому все равно…

Она остановилась в двух шагах от Оскара, дожидаясь, когда он освободит ей дорогу. Сумерки сгущались все больше. Никто здесь не мог их заметить, на улице ни души не было.

— Пусти, мне надо идти, — сказала она наконец.

— Ты ведь не сердишься на меня? — спросил Оскар. — Если бы ты знала, как было дело…

— Ну, отговорок у тебя всегда хватало!

— Разве что-нибудь такое уже случалось? — спросил Оскар. — Когда я тебе врал?

В его голосе зазвучала горечь, и Зента удивленно взглянула на него.

— Я не говорю, что врал. Но как ты думаешь, приятно мне было попусту ждать целый вечер?

Голос ее дрожал.

Оскар сейчас же дал ей дорогу и вышел за нею на улицу. Зента шла с сосредоточенным видом, крепко сжав губы. Она ничего не спрашивала, а на вопросы Оскара отвечала только пожиманием плеч.

«Хочет показать, что сердится», — подумал Оскар.

Пройдя немного, Зента остановилась и подала ему руку.

— Дальше не провожай меня. Матери уж бог знает что наболтали; если увидит, опять будет длинная проповедь…

Оскар даже не удивился тому, что она стала вдруг скрывать знакомство с ним и ему нельзя больше провожать девушку до ворот, тогда как несколько дней тому назад в доме Залитов его ждали в гости. Он пожал маленькую загрубевшую от работы ручку Зенты и посмотрел ей вслед.

У ворот Осисов стоял какой-то человек. Зента остановилась, человек подал ей руку, и они пошли дальше. Это был Роберт.

«Вот оно что, девчонка… — покачал головой Оскар. — Вот почему ты не желаешь, чтобы другие нас видели вместе. Да ты не так уж глупа».

Оживленные голоса приближались к нему из сумерек. Он повернулся и зашагал обратно. Но домой он не пошел, хотя было уже поздно и за всю неделю ему еще ни разу не пришлось выспаться как следует. Осаждаемый тревожными думами, бродил Оскар по дюнам у моря, пытаясь осмыслить свое положение. Была когда-то возле него Анита, потом появилась Зента — и между ними неизменно вставал Роберт, а недоумевающий Оскар отдавался течению событий.

Мелкие волны с шумом набегали на берег, в сумраке еле заметно мерцала пена, а дальше грозно темнел морской простор. По временам вспыхивали огни Даугавгривского маяка, на фарватере гудел плавучий буй. Вдоль реки над заливными лугами подымался легкий туман и белыми волнами перекатывался через кусты и тихие заводи.

Оскару не хотелось спать. Устав от ходьбы, он нашел карбас и прилег на переднюю скамью. Маленькое пушистое облачко заслонило луну, стало темнее. Полное звездных богатств небо глядело на человека. Но он чувствовал себя одиноким, и грустно становилось ему в этом прекрасном мире от собственных мыслей.

Роберт Клява отдыхал. За зиму он так похудел и извелся, что в первые дни после приезда не мог взять в руки ни одной книги. Вначале он собирался помочь по хозяйству. Ему как-то неловко было слоняться без дела, в то время как весь поселок кипел, как муравейник, где у каждого были будничные обязанности. Но когда он заикнулся об этом, вся семья единодушно воспротивилась, и Роберту волей-неволей пришлось сдаться.

— Не путайся ты под ногами! — сказал отец. — Делай свое дело, а мы будем делать свое.

— У меня ведь никаких дел нет.

— Тогда отдохни, наберись сил на зиму.

С утра Роберт занимался гимнастикой и плаванием. После завтрака бродил по лесу и дюнам и возвращался только к вечеру. Он сделал себе удочку и подолгу просиживал на берегу Зальупе. Загорать он начал с первых же дней, скоро стал похож на цыгана и опять почувствовал себя отлично.

Изредка он писал городским друзьям о прелестях житья в Чешуях и даже стал уговаривать однокурсника Рихарда Линде приехать недели на две в гости. Приглашение было сделано с ведома старого Клявы. Здесь действовал и расчет на будущее, потому что отец Рихарда был влиятельным человеком в правительственных кругах.

По вечерам Роберта можно было видеть у рыбокоптильни, в толпе низальщиц. Он шутил и смешил девушек не хуже иного рыбака, только от Зенты держался подальше, не желая давать пищи сплетням. Когда работа подходила к концу, Роберт исчезал и поджидал девушку где-нибудь в сторонке, чаще всего у лимана, потому что там почти никто не бывал. Тогда для них начинались чудесные мгновения, которые могли повторяться без конца, никогда не приедаясь, как не приедаются волшебные звуки музыки, даже если слушаешь ее множество раз.