Интересен в плане евгенических идей и самый первый закон, касающийся приложения селекции к людской породе. Он был принят в России Петром Первым и назывался «О свидетельствовании дураков в Сенате». Дураками, тогда, считали тех, «от кого доброго наследия и Государственной пользе надеяться не можно». А потому таких лиц «в Сенате свидетельствовать; и буде по свидетельству явятся таковые, которые ни в науку, ни в службу не годились, и впредь не годятся, отнюдь жениться и замуж ходить не допускать». Конечно, в петровские времена не только генетики, но и медицины, как науки, еще не существовало. Поэтому от такого закона могло бы выйти больше вреда, чем пользы: ведь, не всякая «дурь», передается по наследству.
У истоков же современной евгенической науки стоял выдающийся английский ученый Фрэнсис Гальтон (1822–1911), двоюродный брат Чарльза Дарвина. Впервые идеи евгеники были намечены им в книге «Наследственный гений», вышедшей в 1869 году, и предшествующих ей статьях. Основные положения этих работ можно выразить в двух тезисах: улучшить человека можно тем же путем, каким он сам улучшает породы своих домашних животных; талант и вообще психические свойства человека тоже наследственны, как и его физические свойства. Сомнений в том, что физические свойства наследуются у человека так же, как и у животных, в то время ни у кого не было. Что же касается таланта, гениальности, то здесь мнения были весьма разноречивы.
Гальтон заметил, что никто не выводил породы животных по признаку их интеллектуальности: «Это было бы весьма интересным занятием для сельского философа — выбрать самых одаренных собак, о которых он слышал, и спаривать их между собой, поколение за поколением, разводя их только ради интеллектуальной силы, невзирая на облик, размеры и разные другие качества». Что же касается людей, то у Гальтона не вызывало сомнений, что «талант передается по наследству в весьма заметной степени и что целые семьи талантливых людей чаще встречаются, чем такие, где только один человек одарен». Гальтон писал: «Раз мы не можем сомневаться в том, что передача таланта происходит как со стороны матери, так и отца, то насколько потомство было бы улучшено, если бы, предположим, выдающиеся женщины обычно выходили бы замуж за выдающихся мужчин, поколение за поколением; их качества гармонировали бы, а не контрастировали».
Гальтон несколько увлекся картиной своей утопии и говорил о важности увеличения «приплода» даровитых людей, о заключении браков между «отборными» по талантливости и здоровью мужчинами и женщинами, о выдаче субсидий таким парам для организации семейной жизни и воспитания детей.
Будучи большим поклонником Ч.Дарвина, и в частности его труда «Происхождение видов», Гальтон в своей теории наследственной гениальности руководствовался понятиями борьбы за выживание и естественного отбора. В животном мире побеждает «способный» зверь; он всегда отвоюет свое место под солнцем у «неспособного». Так же и у людей, применительно к таланту. Гальтон писал «Люди, одаренные высокими способностями, легко возвышаются, преодолевая препятствия, вызванные их низким социальным положением».
Гальтон, заложил основы не только положительной евгеники, то есть, способствующей бракам, дающим здоровое и одаренное потомство, ценное для общества, но и впервые, наметил пути отрицательной евгеники, стремящейся препятствовать бракам, дающим дефективное и больное потомство, нежелательное для общества. Хотя отрицательной евгеникой он занимался мало и неохотно, все же он пришел к смелому выводу: «В человеческой среде есть особи в наследственном отношении совершенно непригодные для воспроизведения потомства, и в настоящее время вполне назрел момент для обсуждения лучших способов воздействия на таких лиц». Гальтон призывал исследовать склонность к пьянству, пауперизм (нищету), а также раннее умирание, туберкулез, болезни сердца на предмет их возможной передачи по наследству.
В своих работах Гальтон допустил ряд ошибок. И это было понятно, потому что он создавал свое учение до того как, были открыты основные законы генетики. Например, переоценка роли генотипа (совокупности всех наследственных факторов) и соответственно недооценка роли влияния среды на человека, привели его к ошибочному выводу о неравенстве наций. «Слабые нации мира неизбежно должны уступить дорогу более благородным вариететам человечества». Намечая возможности отрицательной евгеники, он не смог отличить наследственные болезни от недугов, порождаемых социальными факторами. А в исследованиях талантливых семей, из которых он сделал вывод о наследственности таланта, его статистические методы не всегда отличались объективностью. И вряд ли это его вина, ведь даже современная наука еще не нашла адекватного метода для количественной оценки одаренности.
И все же после того как в 1883 году Гальтон призвал к созданию новой науки евгеники, ее уже невозможно было игнорировать. И первым, кто принялся пропагандировать евгенику, был, конечно, сам Гальтон. Он разрабатывал программы по внедрению ее в общество, в которые входили мероприятия по распространению знаний о наследственности, сбору фактов для изучения условий возникновения больших и процветающих семей, изучению условий, влияющих на браки, и даже превращению евгеники, в своего рода, религию. Пропаганда евгеники имела успех. Появились евгенические общества и лаборатории. В конце жизни Гальтона евгеническое движение приобрело мировой характер: оно не только проникло в другие страны Европы, но и в Америку, Японию, а впоследствии и в СССР. Демонстрацией популярности евгеники был Интернациональный конгресс по евгенике в Лондоне в 1912 году, а позже интернациональные евгенические конгрессы состоялись в Нью–Йорке в 1921 и 1932 годах. Стали печататься евгенические журналы.
Однако расцвет продолжался недолго. Цель евгеники, гуманная и благородная, была ясна, а вот средства… Средства стали предлагаться далеко не столь гуманные. Идея евгеники стала извращаться. Пионерами в применении евгенических знаний выступили Соединенные Штаты Америки в конце прошлого века. Врачи штата Индиана предложили принудительно стерилизовать больных, страдающих тяжелыми наследственными недугами, и уголовных преступников, совершивших особо опасные преступления. Юристы выступили против: ведь этак можно докатиться, и до стерилизации младенцев, если тех вдруг угораздит родиться с преступным выражением лица. Их беспокойство можно было понять: сначала теория Лафатера, который утверждал, что существует связь между духовным обликом человека и строением и очертаниями его черепа и лица, а затем явившееся ей на смену учение итальянского криминалиста Ломброзо, утверждавшего, что преступниками не становятся, а родятся, вполне могли бы приписать младенцу наличие преступных задатков. Впрочем, не только юристы выступали против: их поддержала римская католическая церковь, да и сами евгеники не испытали особого восторга по поводу начинаний индианцев.
И все же в 1907 году был введен закон, по которому принудительной стерилизации должны были подвергнуться идиоты, слабоумные, а также преступники–рецидивисты. К 1914 году подобные законы были введены еще в 12 штатах. Число жертв принудительной стерилизации перевалило за 1000. Лишь в 1921 году закон был отменен Верховным судом, указавшим на то, что стерилизация является «жестокой, несовместимой с основами конституции карательной мерой». В США даже запретили обсуждать эту тему в прессе, чтобы поскорее забыть о национальном позоре, связанном с индианским законом.
Однако эстафету насильственной стерилизации подхватила Дания, где, благодаря малочисленности населения и сохранности церковных книг на протяжении сотен лет уже давно смекнули, что некоторые формы слабоумия без осечки передаются из поколения в поколение. И вот, поняв тщетность попыток отговорить слабоумных от вступления в брак, Дания в 1929 году приняла закон о принудительной стерилизации. К 1950 году было стерилизовано до 4000 человек. С нее взяли пример Финляндия, Норвегия, Швеция и Швейцария.
