— Мы виделись с ним, — начал доктор, — и я повторил ему все, что сказал тебе. Сказал, что сейчас не могу дать ответа, что должен повременить. Я также сказал, что пока не считаю вас помолвленными. Но писать к тебе я разрешил. Да простит мне господь, если я поступил неправильно. Смилуйся, боже, над нами.

Лили не стала спрашивать, как прошел разговор. Она знала отлично, что никогда и ни при каких обстоятельствах доктор не будет груб с другим человеком. Она подошла к отцу и нежно его обняла.

— А теперь поскорей одевайся, — добавил доктор. — В двенадцать часов полк будет грузиться в порту, Я обещал полковнику, что мы оба приедем проститься — с ним и с капитаном Колберном.

Лили обычно долго возилась перед уходом из дома, но — не сегодня. Когда они подходили к вокзалу, чтобы сесть в карролтонский поезд, она совсем задыхалась, хотя все время, пока они шли, ей казалось, что доктор невыносимо медлителен. А когда они сели в вагон, то она всю дорогу терзалась, пытаясь, хоть мысленно, подтолкнуть еле тащившийся поезд.

Карролтон — один из пригородов Нового Орлеана; население его не превышает двух тысяч и состоит главным образом из неимущего люда, в большинстве своем немцев. Кругом городка монотонная, густо покрытая зеленью низменность, типичный южнолуизианский ландшафт. Единственная возвышенность — дамба на пристани, единственное украшение ландшафта — река Миссисипи; в остальном — зеленые заросли, кипарисовые лесочки, апельсиновые рощи, поляны, усыпанные цветами, или просто низины. Выйдя из кирпичного оштукатуренного здания вокзала, Лили увидела Десятый Баратарийский и другие полки; расположившись вдоль пристани, солдаты сидели побатальонно, отдельными ротами, запасшись терпением, как это солдату положено. Неширокий прогал между пыльным городом и рекой был заполнен сейчас местными жителями: немцами-лавочниками, серебряных дел мастерами и другими ремесленниками, потерявшими клиентуру, и поденщиками-ирландцами, оставшимися без поденщины. Полунищие женщины, мужья у которых ушли в мятежную армию, продавали солдатам лепешки и пиво — жалкое угощение; белые и чернокожие равно были в лохмотьях, немыты, не заняты делом, исполнены крайней апатии и безнадежности; никто не был явно враждебен, по крайней мере, не выказывал этого, но все растерянны и подавлены, убиты бедой. У причала стояло шесть пароходов, над низким берегом возвышались их трубы и даже верхние палубы. Не те знаменитые пароходы-дворцы, курсировавшие ранее по Миссисипи, которые к этому времени все были угнаны Ловеллом, или сгорели на пристанях, или пошли ко дну, защищая форты, а скромные пароходики, прежде возившие хлопок вниз по Ред-Ривер или лавировавшие среди отмелей между озером Понтчертрен и Мобилом. Уродливые и запущенные, они казались очень непрочными, хуже северных пароходов. Сбитые кое-как дощатые палубные постройки, котлы и механизмы — наружу.

Доктор провел свою дочь через толпу, к штабелю леса, с которого можно было обозреть все вокруг. Едва Лили взобралась на этот скромный наблюдательный пост, как сразу увидела бравого всадника на коне и услыхала раскаты знакомого баса, отдававшего воинскую команду. Что именно Картер кричал, она не расслышала, но, повинуясь команде, солдаты, лежавшие на земле, вскочили и стали строиться; блестевшие на солнце дула винтовок вдруг поднялись над плечами солдат, застыв под одним углом; движение в рядах, поворот — и вот уже вместо лиц она видит только солдатские ранцы.

— Батальон! — прокричал полковник. — На плечо! Кругом!

Он что-то сказал адъютанту, тот передал капитанам и подал тамбурмажору сигнал. Под дробь барабанов и пение флейт весь полк, рота за ротой, начиная с правого фланга, мерным шагом спустился вниз по невысокому склону; и вот первый транспорт уже полон солдатами в синих мундирах, со сверкающими винтовками. Полковник казался Лили великолепным, хотя выражение лица его было сейчас сумрачным, а голос грубым и повелительным. Она восторгалась его загаром, непомерной длиной усов, всей повадкой мужчины в расцвете физических сил. Ей нравилось, что полковнику тридцать пять лет; это лучше, чем двадцать пять. И она наслаждалась тем чувством страха, которое он ей внушал, это много приятнее, полагала она, чем повелевать мужчиной. Но вот личико Лили запылало румянцем; полковник увидел ее и теперь приближался к ним. Мановение руки, повелительный взгляд — и кучка негров, стоявшая возле них, мгновенно растаяла. Беседа была короткой, и случайному слушателю, не знавшему их отношений, могла показаться вовсе непримечательной. В беседе главенствовал доктор, и все, что он говорил, наверно, казалось двум другим собеседникам (если они вообще его слушали) пустым и никчемным. Он выразил надежду, что экспедиция будет успешной, и уверенность в конечной победе во имя правого дела и под конец настолько растрогался, что даже пожелал полковнику благополучно вернуться домой. Но к чему были эти слова, когда решался главный вопрос их жизни: суждено им быть вместе или расстаться навеки?

Тут адъютант, козырнув полковнику, доложил, что поданный под погрузку транспорт мал для полка.

— Пустяки! — возразил полковник. — Значит, плохо рассаживаете людей. Они не хотят потесниться. Думали, верно, что каждый поедет в отдельной каюте. Сейчас я займусь этим сам.

Он повернулся к Равенелам.

— Что же, пора проститься. У меня больше нет времени. Спасибо, что пришли проводить нас. Храни вас господь, храни вас господь!

Когда такой человек, как полковник Картер, произносит всерьез подобное благословение, значит, он сильно взволнован. И Лили почувствовала это. Не то чтобы она причисляла Картера к каким-то особенным грешникам, но просто считала его более прочих подверженным странным причудам мужского характера. И теперь, потрясенная этим столь редкостным для него изъявлением чувств, она у всех на виду чуть не расплакалась. Когда же он ускакал, ей захотелось скорей убежать, чтобы только не быть на людях. Но пришлось взять себя в руки: к ним шел капитан Колберн.

— Полковник приказал мне проводить вас, — сказал он, приблизясь.

«До чего это мило!» — подумалось девушке, но она имела в виду вовсе не Колберна, а полковника Картера.

— Как вы поместитесь все на одном транспорте? — спросила она.

— Сам не знаю, посадка в полном разгаре. Всем хотелось, конечно, устроиться посвободнее, и без полковника дело не шло.

— Да, страшная давка, — сказала она, глядя на пароход и стараясь увидеть там Картера.

Доктор молчал и казался совсем грустным; он думал о том, насколько Колберн милее ему, чем тот, другой, который только что с ними простился. А Колберн, не знавший, конечно, о событиях вчерашнего вечера, был между тем преотлично настроен. Теперь уже очень скоро — так он полагал — он пришлет этой девушке столь блестящий отчет о себе с поля близящегося сражения, что она восхитится им и, быть может, даже отдаст ему сердце. Он был спокоен в душе и приятно взволнован; похвалялся доблестным видом полка, с гордостью показал Равенелам солдат своей роты и уверенно предрекал близкий успех. А потом постарался проститься легко и шутливо, чтобы избавить мисс Равенел от лишних печальных мыслей и тяжких предчувствий.

— Не гарантирую, что меня принесут на щите. Останков не хватит, быть может, даже на чайную ложку.

Впрочем, преподнеся им эту лихую остроту, он почувствовал в сердце укол раскаяния.

Сходни втянули на борт, несколько отставших солдат совершили смелый прыжок с риском упасть в реку; полковой оркестр на верхней палубе заиграл «Звезды и полосы»; негры на берегу в ребячьем восторге пустились с визгом и хохотом в пляс; из машинного отделения понеслись дикие стоны и всхлипы, словно там мучили демона; пароход медленно вышел в фарватер реки и пристроился вслед за другими. Две канонерки и за ними шесть транспортов плыли вверх по желтой реке; черный дым из их труб сперва поднимался к синему небу, а потом начал стлаться над зеленой луизианской долиной.

И вот наступила неделя, полная волнений для Лили и забот для ее отца. Она старалась все время быть возле него, отчасти по старой привычке любящей дочери, отчасти же для того, чтобы он ее утешал. Ей мало было видеться с ним утром и вечером; она приходила к нему на работу в госпиталь, ездила с ним на конке туда и обратно; каждые полчаса ждала от него заверений, что дурных вестей нет, — словно доктор был экстренным выпуском новоорлеанской газеты, — и вдобавок задавала ему вопросы, на которые ни один смертный не смог бы ответить.