Лорелея усмехнулась:
— Да неужели?! — И стремительно взмахнула рукой. Бледно-зеленая молния пронзила Моргенштерна тонкой иглой, но он лишь огорченно ткнул полусгнившим пальцем себе под ребра:
— Ну вот, еще дырка! — И тут же изо рта и ноздрей черного жеребца, как из огнемета, хлынуло ярко-желтое пламя. Затрещала и моментально почернела трава, обуглились редкие чахлые кусты, но Лорелее огонь не причинил никакого вреда — и сама она, и белый конь точно стали вдруг окружены непроницаемой прозрачной завесой. В следующий миг зеленая молния и огонь сшиблись, желто-зеленый столб пламени с оглушительным треском взметнулся под небеса — и исчез.
Моргенштерн озадаченно почесал голый череп.
— По-видимому, ничья. Послушай, красотка, раз никому из нас не удалось и похоже что не удастся взять верх, предлагаю еще раз кончить все полюбовно. Я клятвенно обещаю оставить в покое замок (мало ли, в конце концов, на свете замков!), а ты отдашь кольцо, и мы расстанемся лет еще этак на двести. Согласна?
Затаив дыхание, мы взволнованно ждали, что же ответит Лорелея.
И она ответила…
Она медленно покачала головой:
— Нет! Один из нас сегодня уйдет. У й д е т с о в с е м и никогда уже не вернется вновь. — Ее голос снова зазвенел как сталь: — И это будешь ты, Моргенштерн!
Урод ухмыльнулся, но в безгубой его ухмылке не было уже недавней самоуверенности. Впрочем, держался он браво.
— А почему ты думаешь, крошка, что уйти суждено именно мне? Сила моя со мной, и твой огонь мне не страшен…
И тогда Лорелея сбросила с головы шлем…
Лорелея сбросила с головы шлем и тряхнула длинными золотистыми волосами. А потом она засмеялась… Да-да, засмеялась, и всем нам стало вдруг жутко от этого нечеловеческого, проникающего, казалось, в самые потаенные глубины сознания и души смеха.
И я смотрел на нее уже совсем другими глазами… Я больше не боготворил ее, не преклонялся перед нею — я ее боялся, боялся дико, страшно, безумно! Мне было уже все равно, союзник она или враг; я вмиг позабыл о наших встречах у пруда, о своих дерзких (дурак! глупец! сумасшедший!) мечтаниях, ибо она не была уже женщиной — но огромной, бездонной Вселенной, чья истинная сущность заполоняла весь мир, лишала ума и воли, смеха и слез, радости и отчаяния, и не было больше в душе моей ни радости, ни отчаянья — один только УЖАС…
Она же оборвала вдруг свой смех.
— Ты недооценил меня, жалкий расстрига. У меня тоже есть свое секретное оружие, и горе да будет тем, кто встал этой ночью на моем пути.
Моргенштерн замер на своем дьявольском скакуне, а я краем глаза внезапно увидел, что Карл, державшийся до того в тени Черного Монаха, исчез за камнями. Следом за ним мелькнула длинная серая тень.
Лорелея же стремительно выхватила из ножен блестящий меч и, направив острие клинка в мрачное небо, заговорила бесстрастным, чужим, ледяным голосом:
Краски дня накрыла мгла,
Туча черная легла.
Жалких тварей господин
О-дин, о-дин.
В дальних северных горах
Спит великий, гордый прах,
Светлых теней господин —
К-дин, О-дин.
В путь зовет тебя сестра,
Собирайся же, пора.
Просыпайся, господин
О-дин, О-дин!
Поскорей труби в свой рог,
Покидай родной чертог.
Поспешай же, господин
О-дин, О-дин!
Созывай лихих друзей
Да посулов не жалей.
Жалких тварей господин
О-дин, о-дин…
Огромные глаза Лорелеи сверкнули зеленым огнем, и последние слова она произнесла торопливой скороговоркой.
Да покличь Весёлых Псов,
Да ворота на засов,
Да скачите во всю мочь
Мертвеца упрятать в ночь!..
Едва лишь голос ее затих, на небе, точно нарисованные ярким солнечным лучом, показались странные знаки. Непонятные, удивительные узоры и символы, смутно напоминающие древние руны, золотом зажглись в черноте ночи, и от этого ослепительного, нестерпимого света померк и погас зловещий глаз Луны.
Потом где-то вдалеке загрохотал гром, еще едва слышный, но уже пугающе-грозный. Волколаки завыли. Похоже, они были бы совсем не прочь улизнуть, однако почему-то не могли сейчас сделать ни шагу.
Жеребец-оборотень отчаянно захрипел, но огромные копыта его словно вросли в траву, и он без толку пытался вырвать их из земли. Моргенштерн хотел спрыгнуть с коня, дернулся — и вдруг будто намертво пристыл к его лоснящейся широкой спине…
А Лорелея продолжала чертить в небе огненным мечом свои странные знаки. Гром гремел все ближе и ближе, громче и громче — слепящие вспышки молнии зажгли внезапно полнеба, и сквозь оглушительные раскаты мы услышали в о й, жуткий, леденящий кровь вой, похожий на волчий или собачий, но с которым не смогла бы сравниться и тысяча паровозных гудков. Вой бил по вискам, пронзал мозг, давил на глаза, и, не в силах выдержать этого, я упал на колени, сжав голову руками и пытаясь заткнуть уши, — но тщетно: становясь все громче, вой проникал в каждую клетку моего тела, ломал, гнул, душил, ниже и ниже пригибая к земле. Не выдержав жуткой боли, я закричал…
И вдруг все стихло, а в небе показались гигантские силуэты всадников, пришпоривающих огромных коней…
И тогда раздался другой крик — нет, даже не крик, а отчаянный предсмертный вопль простреленного навылет зверя:
— Д И К А Я О Х О Т А!..
Боли теперь не было, но не было теперь и силы бежать. И люди и оборотни как завороженные смотрели на неумолимо приближающихся всадников. Впереди несся седобородый великан в низко надвинутой на лоб широкополой шляпе. За плечами его развевался темно-синий, отороченный золотом плащ; в правой руке он держал длинное копье, у луки седла болтался громадный топор. Когда великан был уже близко, я с ужасом увидел, что он одноглаз, и от взгляда этого его единственного, налитого кровью глаза повеяло вдруг таким холодом, что я задрожал. Следом за ним по небу мчались витязи в самых разных доспехах, какие только можно было бы себе вообразить, — от эллинских до тевтонских.
А еще — и это самое ужасное! — по звездному небу бешеным аллюром рассыпалась свирепая стая псов, самый маленький из которых был, наверное, раза в два больше черного коня Моргенштерна. Теперь они неслись без единого звука, но глаза их, слепящие и бездонные, наводили такой страх, что смерть в тот момент показалась мне желаннее и легче жизни.
Лорелея швырнула меч в ножны:
— Стойте!
Дикая охота медленно опустилась на землю, и земля содрогнулась под тяжестью лап и копыт. Псы и всадники тотчас окружили Каменную Пустошь со всех сторон, а одноглазый предводитель подъехал к Лорелее и слегка наклонил голову.
— Приветствуем тебя! — гулко пророкотал он, и от звуков этого голоса на деревьях затрепетала листва.
— И я приветствую тебя, господин! — Запрокинув голову, Лорелея смотрела на седобородого снизу вверх.
— Ты звала нас? — Он обвел пустошь своим единственным глазом, и у меня опять перехватило дыхание — в этом взгляде была сейчас сама Смерть.
— Звала. — Лорелея кивком показала на застывшего как изваяние Mоргенштерна и его коня: — Знаком он тебе?
— Этот урод? — Одноглазый ухмыльнулся: — Первый раз вижу, наверное, из молодежи. А что он натворил, детка?
Лорелея капризно вздохнула:
— Хочет меня убить.
— Неужели? А на вид такой мозгляк.
(Честное слово, смотреть на Моргенштерна было для меня сейчас сплошным удовольствием. Грозный еще недавно повелитель вампиров и оборотней, колдунов и ведьм казался рядом с этим величественным колоссом просто жалким огородным пугалом. За все время, прошедшее с момента первого удара грома, он не произнес ни слова, и только окровавленные губы беззвучно шевелились, так, будто он возносил молитву. Кому? Может быть, Вельзевулу?..)
Одноглазый повернулся в нашу сторону и вопросительно посмотрел на Лорелею:
— А с ними что делать? То же самое?
Она покачала головой:
— Их ты отпустишь.
— Гм, понятно… А тех? — Огромный палец показал на оборотней. — Надеюсь, хоть их-то нет?
