И снова сделала очаровательный реверанс.

— Спасибо, милая, — с чувством прошепелявил я и, по-моему, опять собрался сморозить что-то насчет теперь уже не только усталого, но и раненого путника, однако не успел — девушка внимательно посмотрела мне прямо в глаза и тихо сказала:

— Так что же все-таки с вами произошло?

Я удрученно развел руками:

— Клянусь, понятия не имею. — И как-то непроизвольно нагло перешел на "ты": — Понимаешь, после обеда меня слегка разморило, вот я и задремал в кресле. А потом, должно быть, внезапно потерял сознание, потому что дальше ничего не помню. Наверное, упал и обо что-то порезался. — Я добросовестно покрутил головой в поисках того загадочного нечто, о которое мог бы порезаться, и, не найдя ничего подходящего, бессильно махнул рукой. — Ну а очнулся уже когда появилась ты, прекрасная и милосердная, и…

Конечно же, она не поверила ни единому моему слову, потому что даже как-то не очень вежливо фыркнула и дернула плечиком, но уж это, ей-богу, тревожило меня сейчас менее всего — пусть фыркает и дергает чем угодно, на здоровье. Каюсь, я был бы совсем не против прогуляться с этой девочкой в парке при Луне или даже у пруда, но взваливать на ее хрупкие плечи хотя бы малую толику нынешних моих проблем совершенно не собирался. Хватит и того, что в этом замке есть уже один потенциальный кандидат в сумасшедшие либо уголовники, — впутывать еще и Эрцебет в здешнюю чертовщину… Нет-нет! — Я темпераментно замотал головой. — Mea culpa,* как говорили римляне.

Я лучезарно улыбнулся и дерзко подмигнул горничной, точно уже не помню теперь, каким именно глазом. А впрочем, это вполне мог быть и нервный тик.

— Ну так когда же мы пойдем к пруду гулять по травке? — по-отечески нежно спросил я, но она не приняла моего отеческого тона. (Честно говоря, я и сам принимал его с великим трудом, меня от него просто выворачивало наизнанку, потому что я чувствовал настоятельную потребность остаться один и еще и еще раз — особенно в свете самых последних событий — обмозговать свое положение. Но не мог же я выгнать Эрцебет из комнаты? И особенно после такой ее обо мне заботы? Естественно, не мог. Вот потому-то я, как и подобает истинно благородному рыцарю, пригласил ее еще раз на пруд, а она — как и подобает истинно честной девушке, — от этого приглашения еще раз отказалась.)

— Нет, — покачала головой Эрцебет. — Нет, я не пойду с вами на пруд, сударь. — Какое-то мгновение она молчала и вдруг еле слышно произнесла: — Да ведь вы и сами этого не хотите, правда?

— Что ты! — всплеснул я руками. — Что ты! И как у тебя только язык повернулся сказать такое!..

Но она снова покачала головой:

— Нет, сударь, вы хотите не этого.

Я остолбенел.

— А чего же?

Она усмехнулась:

— Точно пока не знаю, но полагаю, что могла бы вам в этом помочь…

В чем э т о м?! О господи! Я был совершенно обескуражен загадочным тоном и каким-то странным, новым выражением лица Эрцебет — да неужели же все в этом замке, кроме самой его светлости, давным-давно знают в с ё?! Но я лишь уклончиво пожал плечами, и горничная опять рассмеялась:

— Ладно, не буду вас мучить. Если хотите, приду сегодня к вам в комнату.

— ?! — От неожиданности я вздрогнул и изумленно уставился на девушку.

— Так хотите или нет? — спросила она.

Я чуть не свалился с кресла.

— Конечно, хочу! А когда?

— Hу, часов в десять или одиннадцать — как только управлюсь со своими обязанностями… — Глаза ее вдруг округлились, а щеки вспыхнули маковым цветом. — Постойте-ка, а что это вы, интересно, такое подумали?

Я подумал, что мало ли, что я такое подумал, а вслух оказал:

— Ничего я не подумал; подумал только, что ты придешь сегодня в мою комнату часов в десять или одиннадцать, как только управишься со своими обязанностями. А еще подумал, что лучше бы все-таки в десять.

— Снова издеваетесь? — поинтересовалась она.

— Нет, — сердито буркнул я. — Это ты издеваешься над бедным, несчастным…

— … больным и усталым путником, — договорила за меня Эрцебет. — Больше не буду, честное слово.

— Хотелось бы верить, — вздохнул я.

— Так приходить или нет?

— Приходи, — обиделся я.

— Но вы даже не спрашиваете, зачем.

— Зачем? — хмуро спросил я.

И тут она вдруг точно шаловливая девчонка показала мне язык. Розовый как у котенка.

— Приду — узнаете.

— Ну приходи, — сказал я.

— А вы будете хорошо себя вести? — В ее сиренево-зеленых глазах прыгали бесенята.

— Буду, — тоном заправского двоечника пообещал я. — Мне не впервой.

Эрцебет недоверчиво прищурилась.

— Только вы должны пообещать мне одну вещь.

Я понуро кивнул:

— Считай, уже пообещал.

Она просияла:

— Так значит, вы поняли, что я имею в виду, и никому не расскажете про то, о чем мы договорились?

Поскольку я в данный момент прикуривал, то от неожиданности едва не захлебнулся сигарным дымом. Интересно, а я-то думал, что понял и пообещал ей совсем другое — то, что обычно сначала обещают в подобных случаях девяноста девяти процентам всех девушек, не буду расшифровывать. Выходит, ошибся.

— Так вы никому ничего не расскажете? — уточнила она.

— Слово рыцаря, — туманно сказал я.

— Тогда ждите.

— Жду.

Эрцебет резко повернулась и пошла к двери. Однако у порога вдруг остановилась и неожиданно бросила стремительный взгляд через плечо, но не на меня, нет. Знаете, это длилось, наверное, всего лишь тысячную долю секунды, но я успел перехватить этот взгляд — горничная смотрела на к н и г у, раскрытую, частично изодранную острыми кошачьими когтями книгу, которая все еще лежала на столе.

Через мгновение дверь за Эрцебет со стуком захлопнулась, а я курил в мягком кресле и, тупо таращась перед собой, думал о том, что, кажется, становлюсь слишком уж популярен у такой прекрасной, но такой загадочной и непонятной половины легального и нелегального населения Волчьего замка.

Мы с Яном сидели в тесной каморке садовника и молча глядели друг другу в глаза. Уже почти стемнело, и потому, перед тем как уйти, садовник зажег старую керосиновую лампу, которая здорово чадила, но зато очень щедро разбрасывала по деревянным стенам хижины наши длинные изломанные тени.

Молчание сделалось наконец просто невыносимым, и я собрался уже было хоть что-нибудь сказать — но не успел: первым заговорил Ян.

— Ну так что, сударь? — Он сгреб бороду в свой огромный кулак, и глаза его озорно блеснули. — Теперь-то вы верите в оборотней и упырей или нет?

Я кивнул и вдруг снова ощутил в горле ужасно неприятный, почти тошнотворный привкус, который, увы, был мне уже слишком хорошо знаком — то был привкус страха.

— Д-да, — запинаясь, тихо проговорил я. — Теперь верю…

Великан усмехнулся, и от его короткого басовитого смешка мне стало еще более не по себе.

— И что же вы собираетесь делать? — спросил он.

Я только вздохнул:

— Еще не знаю. Ты… ты слышал, что убили дворецкого?

— Слышал.

— А тебе известно, что прошлой ночью его труп… — И замолчал.

Он прищурился.

— Проткнули осиновым колом? Да, мне известно и это.

Наверное, все краски (если только они там были) схлынули с моего лица.

— И ты… знаешь, кто это сделал?

Ян ухмыльнулся:

— Знаю, сударь. Вы. Скажу больше: даже догадываюсь, кто научил вас этому.

Я весь подался вперед:

— Это о н а сказала тебе?

Он покачал головой:

— Нет, не она. Но когда это случилось, я сразу же понял, что она снова пришла…

"Она снова пришла…" От волнения у меня перехватило дыхание, потому что Ян почти в точности повторил сейчас слова Лорелеи, сказанные ею возле пруда: "Карл еще не знает, что я снова пришла…"

— Но кто же она? — почти простонал я. — Кто?! Ты знаешь ее, Ян?

Большие черные глаза гиганта торжествующе сверкнули, и он поднялся надо мной во весь свой рост.