Граф поморщился — шутка показалась ему не слишком уместной. Мне, впрочем, тоже.

— Что произошло? — переспросил он. — Да ровным счетом ничего, если не считать, что какой-то выродок — простите, но другое слово просто не приходит в голову, — или же сумасшедший совершил неслыханное кощунство!

— Какое кощунство?.. — От неясного предчувствия внутри у меня что-то ёкнуло.

— Какое кощунство? — Граф помолчал. — А такое. Кто-то проник в часовню, где покоилось тело бедного старика, и… вбил в грудь несчастному деревянный кол!

Вот тут-то у меня действительно волосы встали дыбом. Я с трудом приподнялся на подушках и срывающимся от волнения на фальцет голосом еле слышно промямлил:

— Какой ужас! И что же?

Граф невесело усмехнулся:

— Ничего особенного, за исключением одной-единственной мелочи. Господин инспектор считает, что это сделали вы.

В смятении и полном расстройстве чувств я шел по извилистой, петляющей вокруг кустов и деревьев дорожке. Я искал садовника — не зная еще толком, что это может дать, сейчас я тем не менее хотел как можно скорее встретиться с Яном. Это было мне нужно, просто необходимо — пожалуй, в первую очередь для того, чтобы окончательно не сойти с ума. А потом? Ну, потом — посмотрим.

Да, то был не сон… Слова, сказанные графом, увы, без остатка развеяли все спасительные сомнения и оказавшиеся такими хрупкими надежды. Теперь у меня не оставалось уже ни последних сомнений, ни надежд. Значит, действительно, это я, — Я! — тайком выйдя ночью из замка, вонзил в грудь трупа дворецкого осиновый кол…

Это было жутко, это было просто чудовищно — но это БЫЛО, было именно так, и единственное, чему я мог еще удивляться, — почему полицейский не арестовал меня сразу же по пробуждении и не препроводил, снабдив предварительно крепкими наручниками, в ближайшую тюрьму — ведь должна же, черт подери, в этой дыре быть хоть какая-нибудь ближайшая тюрьма, тюрьмы есть везде! И как расценить тот факт, что инспектор, явно не испытывая ко мне сколь-нибудь дружеских чувств, тем не менее оставил все-таки меня на свободе и, что самое странное, не приставил даже к моей персоне охранника? С одной стороны, это, конечно, радовало, но с другой…

Почему, ну почему он так поступил? — эта мысль пугала, не давая покоя; я не находил действиям инспектора решительно никакого разумного объяснения и оттого мучался еще сильнее, чем если бы меня и в самом деле упекли за решетку, — по крайней мере, тогда я находился бы вдали от всех здешних кошмаров и относительно спокойно сидел бы и ждал, чем закончится эта абсурдная, фантастическая, абсолютно неправдоподобная история, которая, к моему величайшему ужасу, оказалась, увы, абсолютно правдоподобной, и участником и едва ли не одним из самых главных персонажей которой меня, похоже, угораздило стать.

Короткий разговор с графом был непростым. Я не мог и не хотел сказать ему правду: это все равно не принесло бы пользы, боюсь даже наоборот — если бы граф мне не поверил, что скорее всего, то он наверняка подумал бы, что его бедный университетский товарищ окончательно спятил, а этого мне ну никак не хотелось, ибо забота его светлости могла зайти в таком случае очень далеко — так далеко, что я невольно содрогнулся, представив на миг, как ласковые, но слишком сильные люди в белых халатах несут меня, связав предварительно брезентовыми ремнями, на алюминиевых носилках к карете неотложной медицинской помощи и везут потом в большой дом с высокими окнами.

Но это один вариант. Другой же, — то есть, если бы граф отнесся ко всему услышанному от меня вполне серьезно, — был бы, опасаюсь, еще хуже. Коли по части крепости ума и рассудка я сомневался теперь уже и в самом себе, то даже и думать не хотелось, как отреагирует на мои слова граф. Да, разумеется, он сам вызвал меня сюда. Да, он первым заговорил о том, что ощущает на себе и своем окружении неясное воздействие каких-то смутных, ирреальных сил. Но, полагаю, по-настоящему новоиспеченный хозяин Волчьего замка был совсем не готов к тому, что его туманные догадки, мысли и образы действительно окажутся материализованы, да еще в таких гнусных и уродливых формах.

Садовника я нашел возле небольшого дощатого сарая, покрытого когда-то, очевидно, ярко-красной, а ныне почти бурой, продавленной в некоторых местах черепицей. Должно быть, он хранил в этом сарае своей инвентарь, а летом, возможно, и жил. Сам же садовник был коренастый, невысокий человек средних лет, смуглый, с курчавой каштановой бородкой и внимательным, цепким взглядом глубоко посаженных, удивительно синих глаз. В данный момент он занимался тем, что подгонял новую рукоятку к остро заточенным вилам — и я даже вздрогнул: вилы были точь-в-точь как те, что в первую ночь в замке несколько испортили мою постель и чуть было совсем не испортили меня. Итак, я, повторяю, невольно вздрогнул, но тут же попытался взять себя в руки.

— Здравствуйте, — сказал я как мог спокойно. — Здравствуйте… Так значит, это вы нашли меня на берегу пруда?

И замолчал, а он пристально оглядел меня с головы до ног, словно желая убедиться, что я тот самый найденыш и есть, и лишь после этого учтиво поклонился:

— Доброе утро, сударь.

Я горько усмехнулся в ответ — врагу бы не пожелал такого "доброго" утра, какое выпало мне нынче, а он аккуратно прислонил вилы к толстой дубовой колоде, потом тщательно вымыл руки в огромном чугунном чане, наполненном до краев водой, и, указав на низкую дверь в сарай, приглушенным голосом произнес:

— Давайте-ка поговорим там, господин.

Войдя в сарай, который служил, оказывается, еще и слесарной и столярной мастерской, хозяин плотно закрыл за собой дверь, и мы присели в углу на два грубо сколоченных табурета. Еще из мебели здесь присутствовали стол и кровать у стены.

После этого садовник достал из кармана куртки кожаный кисет, небольшую пенковую трубку, закурил и устремил на меня взгляд своих проницательных голубых глаз.

— Да, — наконец проговорил он. — Да, это я вас нашел, сударь, и, честное слово, тогда вы, прошу прощения, мало чем отличались от покойника.

Я глупо кивнул:

— Конечно-конечно… То есть, я хотел сказать, огромное спасибо, ведь если бы не вы… — И замолчал, потому что совершенно не знал, о чем говорить дальше. Вернее, знал, но мучительно и лихорадочно думал, с какого же боку подступиться к, пожалуй, единственному интересующему меня сейчас делу.

— Вам нужен Ян? — вдруг коротко спросил садовник

— Д-да… Ян… — изумленно пробормотал я и невольно привстал с табурета. — А вы, что… тоже?..

Он рассмеялся и покачал головой:

— Нет-нет, я не читаю мыслей, сударь, не пугайтесь. Просто когда Ян в последний раз был здесь, он предупредил, что рано или поздно вы наверняка захотите с ним встретиться. И вот вы пришли.

— И вот я пришел… — вздохнул я. — Так это можно устроить? Мне обязательно нужно сообщить ему очень важные новости.

— Конечно. — Он выпустил изо рта огромный клуб дыма, который, благодаря бьющим из многочисленных щелей в стенках сарая лучам солнца, тотчас окрасился в золотисто-желтый цвет. — Я скажу верному человеку, и Яну передадут, чтобы наведался в замок.

— И когда его ждать?

Другой клуб рыжего дыма.

— Когда угодно. Как только Ян узнает, что его зовете вы, он бросит все свои дела, я ручаюсь.

Некоторое время мы оба молчали. Садовник, видимо, ждал, что я скажу еще, а я все никак не мог собраться духом и задать следующий вопрос.

Но наконец собрался.

— Скажите… — запинаясь, проговорил я, — а вам известно, что управляющий…

Садовник усмехнулся:

— Известно ли мне, что управляющий нашего замка оборотень? Вы это хотели сказать, сударь?

Я с трудом проглотил тугой комок в горле.

— Да, это…

Он кивнул:

— Знаю, хотя в такое и почти невозможно поверить. Когда-то я тоже не верил, смеялся над сказками про волколаков, пока однажды… — И умолк.

— Что — однажды? — тихо спросил я.