В общем, в какой-то момент, от страха и безысходности, я даже перестал кричать и пинать своего мучителя, хотя и до этого он никоим образом не реагировал на мои пинки, а крик и подавно. Да и что могли сделать какие-то тычки и вопли мертвецу.

И тут дверь медленно приоткрылась, и я увидел то, что и ожидал, увы, увидеть, — з в е р я…

Он стоял на пороге, широко расставив когтистые лапы, и при взгляде на чудище я сразу же вспомнил рассказ графского садовника о гибели его брата.

Действительно, зверь этот был крупнее самой большой собаки, какую мне только приходилось когда-либо видеть, с коротким толстым хвостом и мощным, точно у матерого медведя, загривком. Его уродливая морда походила одновременно и на волчью, и на медвежью, и на обезьянью. Острые плоские зубы, не помещаясь в приплюснутой пасти, торчали наружу, свисая на черные губы. Маленькие, как у свиньи, налитые кровью глазки горели неукротимой злобой.

И я понял, что настал мой последний час. Проклятое кольцо все еще лежало у меня в кулаке — и в голове мелькнула вдруг мысль, показавшаяся если и не спасительной, то, вероятно, могущей хоть как-то отсрочить конец. Бросить кольцо, отшвырнуть, закинуть подальше — и пусть проклятые упыри им подавятся, лишь бы только оставили меня в покое!..

Насколько сумел, я взмахнул рукой — и… не смог разжать пальцы. Черное кольцо словно намертво прилипло к ладони, а рука вдруг стала ватной, чужой и совершенно мне не подчинялась.

И тогда я закричал снова, но крик этот был уже не криком — предсмертным хрипом обреченного. Необоримые силы Зла сломили наконец мое не только внешнее — внутреннее сопротивление: в одурманенном животным страхом мозгу билась теперь одна мысль — скорее бы все это кончилось… Пусть когти, пусть клыки, пусть выпьют всю кровь, лишь бы только пришло избавление… любой ценой… любой…

А черный волк как тень, как темная грозовая туча приближался ко мне. Все ближе и ближе… Ведьма и управляющий расступились, давая ему дорогу…

Потом был в о й. Потом — п р ы ж о к…

Потом мертвец разжал свои ледяные объятья — и я рухнул, рухнул на холодный каменный пол, а над моим покорным и бессильным телом распростерлась омерзительная Черная Тень…

Потом мне показалось, что Тени — две, и в уши ворвался уже не вой, но громоподобный звериный рык. Истошно завизжала Эрцебет. Над головой моей заплясала, вычерчивая в полумраке подземелья огненные сполохи, кривая сабля выходца с того света, и не успел я подумать, что, похоже, случилось что-то непредвиденное и нежелательное для моих мучителей, как последние силы меня покинули и на глаза пала непроглядная слепая тьма.

Я спал.

Я крепко спал и видел странный, страшный и чудный сон.

Посреди мертвой, словно выжженной дотла долины не на жизнь, а на смерть бились два витязя — в черных и белых доспехах. И небо над ними было будто расколото надвое, и над белым висело светлое, яркое Солнце, а над черным стояла темная, мрачная Луна с бездонными, как глазницы прокаженного, серыми пятнами и оспинами.

И бились они каждый под своим небом, и небо каждого точно сражалось с небом противника, а гулкие звуки ударов огромных мечей о невиданной величины щиты тонули в грохоте грома и треске молний.

И обволакивала, душила черными клочьями туч Луна Солнце, а Солнце огненными лучами жгло и слепило Луну. И не было до поры до времени в небесной той битве ни побежденного, ни победителя, и подумалось мне в моем странном и чудном сне, что исход ее решается не в небесах, а на темной, обугленной этой сечей земле, ибо…

Ибо не только два витязя бились друг с другом в высохшей, мертвой долине, но сражалися между собою и Звери их — черный и белый. И не понять было, чей там верх и чье поражение, потому что в один полосатый клубок сцепились тела их и когти и зубы.

И вдруг Белый Рыцарь отбросил свой щит и, увернувшись от страшного выпада, ударил мечом по черному шлему. И оглушительная, звенящая тишина воцарилась над миром — застыл Черный Рыцарь, раскинув железные руки, а потом медленно и спокойно опустился на черный песок…

И — распался звериный клубок. И, зашатавшись, завыл Черный Зверь, а когда приподнял он тяжелую голову к потемневшей Луне, словно желая бросить на нее последний, предсмертный взгляд вмиг подернувшихся серой пеленой глаз, то разверзлась на шее его бездонная кровавая рана…

И упал Черный Зверь.

И, торжествуя, взревел Белый Зверь, а Белый Рыцарь, безмолвно ликуя, поднял свой меч встречь яркому Солнцу.

И так стояли они — воин над воином, зверь — над зверем, а я спал и дивился: какой чудный сон!..

Горячий, шершавый как терка язык лизнул меня в щеку — я открыл глаза и увидел Яна.

Нет-нет, надеюсь, вы понимаете, что, конечно же, не Ян был обладателем этого языка, — у изголовья низкой железной кровати, на которой я почему-то лежал, прямо возле подушки, сидел… Белый Зверь.

Собственно говоря, он был не совсем белый и не совсем зверь — его светло-серая шерсть слегка курчавилась короткими густыми завитками, а широкий кожаный ошейник, усаженный острыми стальными шипами, свидетельствовал о том, что передо мной собака, хотя и явно не обыкновенная, — настолько грозными и устрашающими были ее размеры: явно более метра в холке, длинные мощные лапы и огромная, едва ли не вдвое больше моей, голова.

Сперва я собрался было испугаться, но затем передумал: с одной стороны, чувствовал себя сейчас таким разбитым и опустошенным, что сил не хватало уже даже на страх, а с другой, с другой — невзирая на плачевное состояние, я все ж таки ухитрился сообразить, что раз Ян рядом, то, значит, собака его, ну а то, что она, дабы привести меня в чувство, воспользовалась не жуткими, едва ли не с мизинец, клыками, а языком, говорило о том, что пес этот куда человечнее той теплой компании, от которой, не знаю уж, каким чудом, но, по-видимому, мне все-таки удалось спастись.

И вот я молча смотрел на Яна, а он — на меня. В голове моей беспорядочным калейдоскопом, сменяя одна другую, мельтешили недавние "веселые картинки": сырое мрачное подземелье, крысы, Эрцебет, управляющий, таинственный Влад и кошмарный черный вервольф. Но как все же я выкрутился? Как уцелел? Вопросы, вопросы… И было их так много, что я лежал сейчас и, растерянно хлопая глазами, молча смотрел на Яна, а он — на меня.

И первым нарушил молчание Ян. Он сказал:

— Доброе утро, сударь, — и широко улыбнулся.

— Доброе… — натужно проговорил я, — утро… — И вдруг понял, что уже действительно утро, потому что в полутемном низком помещении, где я находился, имелось узкое занавешенное окно, сквозь которое, хотя и с трудом, но пробивались, однако же, лучи, видимо, и в самом деле доброго и яркого солнца.

— Встать сможете? — спросил Ян.

— Не знаю, попробую…

Я попытался приподняться, но тщетно: к горлу подступила тошнота, голова закружилась, а в глазах заплясали и зарябили маленькие колючие точки.

— Тогда лежите. — Ян придвинул поближе к кровати грубый тяжелый табурет и уселся рядом. — Вам нужно прийти в себя и обязательно постараться еще до вечера встать на ноги.

Я вздохнул:

— Постараюсь…

Ян положил свою тяжелую руку на могучий загривок собаки, и его пальцы почти утонули в серо-стальной, чуть курчавой шерсти.

— Послушай, — пробормотал я и снова вдруг ощутил тугой, неприятный комок в горле. — Значит, ты все-таки тоже был там, в подземелье?

Он кивнул:

— Был. Видите ли, я, если честно, с самого начала предполагал, что случится нечто подобное тому, что случилось, и… — Он замялся. — Ведь если бы, сударь, вы заранее знали, с чем придется столкнуться…

Я протестующе замотал головой:

— Да неужели ты думаешь!..

— Нет-нет. — Лицо его стало хмурым. — В вашей смелости и решительности я нисколько не сомневался. Однако знай вы все загодя, эта нечисть сразу бы вас раскусила и наше мероприятие могло закончиться гораздо плачевнее — в лучшем случае Карл бы просто не стал с вами встречаться, ну а в худшем… — Он не договорил.