Реформа Иосии законодательным путем уничтожила все следы старых культов, которые израильские племена заимствовали у ханаан. Храм был очищен, а место, где детей жертвовали Ваалу, торжественно лишено благочестия[110]. Еврейский народ признавал своим долгом верность одному лишь божеству — своему собственному, все прочие исключались. Между Израилем и его богом было заключено подобие соглашения, некий договор. Народ вверял свои судьбы Яхве, а бог в обмен обещал ему процветание, спасение и победу над врагами.
Капища земледельческих палестинских божеств «от Геебы до Беершебы» были упразднены и объявлены нечистыми. Имя бога Мелеха («Царь») было совмещено с гласными звуками слова «боскет» («навоз»), и образовалось имя Молех, или Молох. Жрецы этих культов были собраны в Иерусалиме, и им было назначено содержание из доходов храма (их называли «коганин» — множественное число от слова «коген» — «жрец»). Однако их отстранили от служб, отправляемых исключительно левитами, и особенно членами «дома Саддока», легендарного великого жреца «настоящего» культа Яхве. Именем этого жреца названо движение саддукеев и «сыновей Саддока», упоминаемых в еврейских манускриптах, найденных в 1947 году в районе Мертвого моря.
В страну вторглись вавилоняне, их сменило персидское завоевание, затем на развалинах империи Александра Македонского утвердились династии его преемников, но организация правительства и культа продолжала развиваться на основе того же договора с богом.
Ревностными проводниками реформы были так называемые пророки, которые стремились истолковать историю в духе строжайшего следования соглашению между Яхве и его народом. Все песчастья, все катастрофы Израиля рассматривались ими как знак божественного гнева, вызванного прегрешениями нации и преступлениями его руководящих слоев. Пророчество дало не лишенные литературного значения произведения, вошедшие в число библейских писаний. Оно исходило из вполне определенных политических и общественных намерений и нередко выражало протест и возмущение наиболее униженных и угнетенных масс палестинцев.
Против суровых законов племени, запечатленных в древнем изречении «Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина», протестуют Иеремия и особенно Ыезекииль: «Каждый будет умирать за свое собственное беззаконие; кто будет есть кислый виноград, у того на зубах и оскомина будет». Осуждение богатых и власть имущих принимает достаточно резкую форму. Владение рабами еврейского происхождения обличается как наихудший грех перед нацией. За подобное преступление и за отказ предоставить полное освобождение рабам их хозяева должны быть уничтожены, невзирая на опустошение целой страны[111].
В отличие от оракулов, пифий, прорицателей и сибилл греко-римской религии, израильский пророк (наби, небиим) не предсказывал судьбу и не гадал о будущем. Роль пророка соответствовала его имени, означающему «кто говорит во имя» определенных общественных групп, кто вдохновлен божеством на увещание целого народа. И лишь много позже, когда пророк начинает творить некое фантастическое описание возрождения нации и ее будущего освобождения благодаря пришествию царя-спасителя, понятие пророчества приобретает современный смысл. Так называемые пророческие писания сменяет новая литературная форма, которая еще ближе к истокам христианства. В документах этого периода со II века до н. э. содержатся основные мотивы евангельской пропаганды. Мы говорим об апокалиптической литературе.
Влияние пророков сказалось в разработке тех основных правил иудаизма, которые были затем заимствованы христианской традицией. Эти правила, получившие наименование «десяти заповедей», дошли и до нас. Благочестивая легенда уверяет нас, что они были внушены свыше Моисею за тринадцать или пятнадцать веков до нашей эры. Обучение закону божьему и ребяческие инсценировки американских фильмов способствуют в наши дни широкому распространению на Западе древнего библейского предания. Однако дело обстоит далеко не так просто, как они это изображают. История этих правил религиозной и общественной жизни, обязательных для каждого верующего и не лишенных известной моральной ценности, возвращает нас к различным и зачастую противоречивым эпохам. Создание их было не единым и последовательным процессом, но постепенным преобразованием обрядовости и религиозных обычаев. В первую очередь нужно заметить, что еврейский текст никогда не говорит о «десяти заповедях», в нем речь идет о «десяти словах», что и передает в совершенстве греческое слово «декалого» — «десятисловие», заимствованное Филоном Александрийским из перевода «семидесяти толковников» и усвоенное первыми отцами церкви[112]. Речь идет о торжественных словах, якобы произнесенных Яхве на горе Синай (там, возможно, было святилище), которыми бог скрепил союзный договор со своим народом. Израильтяне обещали ему исключительное повиновение и получили от него взамен гарантии завоевания Палестины и удержания ее.
Мы обнаруживаем в первых пяти книгах Библии различные, очень противоречивые изложения этого договора. Впрочем, прежде чем обратиться к ним, посмотрим, какие же события породили это предание.
Когда легенда об обнародовании декалога начала облекаться в письменную форму, евреи уже в течение сотен лет находились в наиболее плодородной части «обетованной земли». Народности, которые ранее населяли страну и у которых пришельцы познакомились с земледелием и культом земледельческих богов, были покорены и в значительной мере ассимилированы. Требовалось, однако, подтвердить точным соглашением, санкционированным божеством, законное право обладания землей. Отсюда роль, приписанная преданием одному из самых дорогих героев израильской племенной мифологии — Моисею, завоевателю и законодателю[113].
На третьем месяце после освобождения из рабства в земле египетской Моисей восходит, повествует предание, на одну из вершин Синайского полуострова, где ныне пролегает граница между арабами и евреями. И среди грома и зарниц, окутанный порой пеленой дыма (возможный отголосок культа какого-либо древнего божества вулканов), бог Яхве собственной рукой в присутствии Моисея высек текст завета на двух каменных плитах, получивших с той поры наименование «скрижалей каменных"[114] или «скрижалей завета"[115].
Но «твердый сердцем», народ Израиля племенному богу кочевников и скотоводов предпочитает земледельческие божества Палестины, среди которых быкоподобный бог великого жреца Аарона. Оскорбленный законодатель разбивает на куски таблицы законов и угрожает своим племенам божественным гневом. Но если Яхве — божество ревнивое[116], он также и милосерден, каким и подобает быть господину по отношению к своим рабам. Он повелевает Моисею высечь две другие каменные плиты такой же формы и соизволяет снова собственноручно высечь на них свои заветы.
Согласно другой версии этого легендарного события, второй декалог был якобы высечен на камне Моисеем, которому диктовал сам бог[117]. Впрочем, эти варианты никогда всерьез не смущали благочестие верующих. Далее во всех версиях рассказывается, что новые таблицы были помещены в ковчег, который отныне и на веки получил наименование «ковчег откровения"[118].
Каковы же эти десять слов, или ритуальных норм, содержащихся в завете?
Повторим еще раз: существуют различные варианты их. Однако критика библейских текстов позволила выделить первичный вариант, восходящий ко временам скотоводческих кланов и воспроизведенный в 34-й главе Исхода, содержащего романтическое описание бегства израильтян из египетской земли.
