За редчайшими исключениями, уровень исследования вопросов религии в Италии все еще ужасающе низок в сравнении с тем, что делается в этой области во Франции, Англии, Германии и Соединенных Штатах, не говоря уже о Советском Союзе. Церковь в Италии обладает почти абсолютной монополией на преподавание истории религии и истории христианства даже в тех немногих государственных университетах, где эти предметы еще не упразднены.
Даже те периодические издания, которые кокетничают своим беспристрастием, обращаются исключительно к церковным авторам, как только заходит речь о религии, — как будто не хватает откровенно клерикальных университетских кафедр, журналов и газет. В этом отношении знаменательна рубрика «Италия спрашивает» в одном из крупных миланских иллюстрированных журналов. Отцы-иезуиты и почтенные теологи в рясах или мирском платье комично рассуждают о том, где в человеческом теле расположена душа, о бракосочетаниях детей Адама или на тему о возможности «света без солнца», согласно первым главам Библии. Образец поразительной глупости![77]
Нет, не об этом спрашивает Италпя.
Критически мыслящие и любознательные итальянские рабочие, крестьяне и интеллигенты хотят, чтобы исследование религии поднялось до уровня достижений науки, реализованных за последние сто лет, и порвало наконец с теологией и идеализмом. Определенным сдвигом в этом направлении являются проведенные Петтаццони исследования; в Италии они стоят особняком со времен непродолжительного расцвета модернистской школы.
Петтаццони лишь указывает в своей истории религии Древней Греции на связь между религиозной жизнью и жизнью общественной как на связь «между религией и экономической структурой общества» (стр. 17), но еще не кладет ее в основу всего своего исследования, хотя в его работе уже чувствуются стремление к классовому подходу в изучении религиозного развития греческого общества, которое характеризует дуализм культов «олимпийских» и «народных» богов, и его желание направить исследование до верному пути.
В связи с этим следует заметить, что, когда мы говорим о дуализме греческого мира или других цивилизаций, мы имеем в виду не только основное противоречие — между рабами и рабовладельцами. Оно, конечно, является определяющим фактором, связанным со способом производства всего второго фазиса истории человечества. Однако мы допустили бы упрощенчество и схематизацию, если бы не заметили, что внутри этого основополагающего противоречия переплетается множество других противоречивых явлений, которые все сказались на образе жизни и мышления людей.
Хронологические границы эпохи рабства колеблются в зависимости от нации и континента. Когда в IV веке До н. э.- II веке н. э. рабовладельческий строй в Средиземноморье достиг наивысшего развития, в Индии, Месопотамии, Египте и Персии уже начался его упадок. В этот период в Центральной и Южной Америке рабство еще только зарождалось, а основная часть Африки и Азии еще не вышла за рамки типичного первобытнообщинного строя. В то же время в Китае уже завершался и даже закончился переход к феодальной формации[78]. Закон неравномерного развития верен не только для капитализма, но также для ранних структур классового общества.
Подлинно научная периодизация истории должна учитывать также и другие факторы. В Месопотамии, в долине Нила, в Китае, Индии рабовладение зародилось на базе примитивных орудий труда каменного и бронзового веков, которые еще не обеспечивали достаточной производительности, в то время как ее необычайный расцвет в Греции классического периода, в эллинистических государствах, возникших на развалинах империи Александра Македонского, и, наконец, в Риме объясняется в значительной мере появлением железных орудий.
Первые точные сведения о существовании рабства в Греции относятся к концу второго тысячелетия до н. э. Недавние исследования расшифрованного наконец «линейного письма В» Пилоса и Кносса показывают, что термин «доулос"[79] («раб») был в ходу уже в крито-микенском обществе за 1400 лет до н, э. Впрочем, речь идет пока еще о полудомашнем рабстве патриархального типа, так же как в первые века истории Рима, а не о юридически закрепленном состоянии. В большей мере, чем доулос, отвечает социальной практике того времени термин «ойкетес», то есть «слуга», соответствующий латинскому слову «фамуль». Этим словом называли прислужника, живущего вместе с семьей хозяина. Ойкетес не составляли еще производительной силы общества.
В Китае древнейшей формой рабовладения также было домашнее рабство, в которое обращали преимущественно пленных женщин. Одна из самых ранних китайских идеограмм, обозначавших раба, была составлена из знаков «рука и женщина» («похищенная женщина») и «женщина и унижение» («порабощенная женщина»). Может быть, старинное римское предание о похищении сабинянок было отголоском того же этапа рабовладения, которое мы видим в доконфуцианском Китае.
Несомненно, во всяком случае, одно: когда созрели условия для сформирования настоящего рабства, римляне вынуждены были заимствовать у других народов недостававший им термин «раб», и они взяли его из этрусского языка. Это слово — «сервус» (servus), равнозначное греческому «доулос».
Патриархальные формы рабства были распространены в Греции со времен Гомера вплоть до начала классической эпохи. «Илиада» и «Одиссея» рассказывают нам о периоде пастушеских царей, военной аристократии, которая лишь начинает превращаться в земельную аристократию, об эпохе, которая предшествовала появлению родового строя.
Раб мог надеяться на выкуп, и ему не для чего было мечтать о духовном, сверхъестественном избавлении. В законах Дракона 621 года до н. э. убийство раба все еще приравнивается к убийству свободного, как в древнем египетском и еврейском законодательствах.
К началу V века до н. э. в Афинах, Спарте и Малой Азии, в Сицилии и Южной Италии основным было противоречие между богатыми и бедными, а не между рабами и свободными, то есть противоречие между евпатридами (патрициями) и городскими и сельскими тружениками, земледельцами, горнорабочими, ремесленниками, торговцами, безликой массой мелких производителей, с каждым годом нищавших и впадавших в зависимость. Весь этот период характеризуют столкновения между беднотой и руководящими слоями, подобно продолжительным распрям между патрициями и плебеями в Риме. Вполне естественно, что и почитаемые бедняками божества отличались от богов господ.
Характерным примером может служить развитие термина «демиург», который в греческом означал всего-навсего «ремесленник», «рабочий», свободный труженик, в отличие от подневольного, от раба. Очень скоро в употреблении подчиненных слоев это слово приобрело значение «мастера мироздания», бога — творца мира. С другой стороны, Платон в диалоге «Тимеи» придавал этому понятию унизительный оттенок. В философии неоплатонизма и гностицизма демиург выступает низшим божеством, сотворившим материальный мир, вдохновляясь уже существовавшим до него замыслом, «идеей», как поступает всякий ремесленник. Отсюда один шаг к превращению его в глубоко вредоносное существо, повинное в горестях и несправедливостях мира. Некоторые течения раннего христианства отождествляли демиурга с Яхве, дурным богом Ветхого завета, противопоставленного доброму богу, Христу. Так завершается этот процесс. Падение престижа труда привело к унижению божества.
Подлинный качественный скачок в развитии рабовладельческого способа производства в Греции совершился только с появлением законодательства Солона и Клисфена (между 592 и 508 годами до н. э.). В этот период обнищание низших слоев общества достигает самой крайней степени. Именно в это время начинает расти число рабов в поместьях и мастерских, в деревне и в городе, пока противоречие между двумя основными классами — рабов и господ не стало главным, не заслонило все остальные и не вылилось в восстания рабов, начавшиеся с III века дохристианской эры.
