— Не иронизируйте. Иные обстоятельства вынуждают и поменять.

— Если такое и может произойти, но только не с Горошкиным, — Ильин с минуту молчал, не заговаривал и Карчевский. Наконец Ильин встряхнул головой, как бы убеждаясь в чем-то, сказал: — В одном я с вами согласен: вражеский агент засел у нас в отряде.

— Я это не говорил, — Карчевский побледнел, мясистые щеки его обвисли, голос перехватило.

«Чего испугался-то? — удивился Ильин. — А, вон оно что… Если шпион в отряде, то мина под него, начальника контрразведки. Проглядел, прошляпил. Оказывается, своя шкура дороже».

— Говорили, не говорили, не в этом суть, — продолжал Ильин.

Но Карчевский поднял ладонь, как бы не желая, чтобы эта мысль развивалась дальше. Он ее продолжил в своем варианте:

— Ведь если подтвердится ваше предположение, первому не сдобровать вам. Вина начальника отряда…

— Да не вину чью-то надо сейчас выискивать, а предателя раскрыть, если он затесался к нам. Что касается ответственности, будьте уверены, за чужую спину не спрячусь, — закончил Ильин непримиримо. — Прошу вас не строчить донесения по мелочам, не валить с больной головы на здоровую. Не ставить под удар тех, кто не виноват в наших провалах, — он как бы подтянул к виновникам самого Карчевского. По крайней мере, тому так показалось. — А не то… — хотел добавить: «не сработаемся». Но контрразведчик опередил.

— Что — «не то»? Вы меня стращаете? Может, еще и табуреткой огреете? — неожиданно вскрикнул Карчевский, заплывшие глазки его зло полыхнули.

«Мерзавец. Значит, копался для чего-то в моей биографии. Все пронюхал». В висках и затылке заломило. Ильин уткнулся разгоряченным лбом в подставленный кулак, прикрыл глаза. Вмиг провернул в памяти позорную сцену своего допроса после плена на Днепре. Почему-то попытался представить на месте следователя этого особиста. Собрался с силами, превозмог себя. Поднял отяжелевшую голову, пристально поглядел на Карчевского, горько усмехнулся:

— Табуреткой? Нет, это первобытно. Просто публично набью физиономию.

Карчевский стал белее мела. Долго молчал, переваривал, не ослышался ли он, не веря, что начальник отряда мог пообещать такое ему, перед кем многие трепетали.

— Я вам этого не прощу, — глухо обронил он и вышел из кабинета.

Поганое, гадливое состояние овладело Ильиным.

Прошел месяц. Близилась весна, она уже влетала в окна веселой звонкой капелью. В предчувствии ее сильней стучало сердце, упругими толчками билась в жилах кровь. Жизнь наполнялась новым содержанием. Ильин понимал, это происходило не столь от близкой весны, а от того, что вместе с нею приближалась победа.

В середине января фронт перешел в новое наступление, наши войска вступили на территорию Германии. До Берлина, как сообщал ему Стогов, оставалось пройти шестьдесят — семьдесят километров. Генерал писал регулярно, во фронтовой сумятице не забывал, как дороги Ильину эти вести. У него хранилась уже изрядная стопка стоговских писем, как своеобразный дневник боевого пути родного Днепровского полка. «Скоро снова вперед. На Берлин, — заканчивал генерал. — Благослови на это свой полк, Андрей Максимович».

«Спасибо, Тимофей Иванович, что считаете меня во фронтовом строю, — благодарно шептал он, читая письмо. — Постараюсь хорошей службой на границе помочь вам».

С приходом весны начнется пора чернотропа, и для пограничного отряда наступят еще более напряженные дни. Очистится от снега земля, деревья и кусты оденутся листвой, «лесные братья» выберутся из своих нор. Нет, они безвылазно не сидели в схронах и зимой, шкодили на дорогах, в селах и даже в городе. Погранотряд преследовали неудачи, Ильин все чаще вспоминал высказанную Горошкиным тревогу, что информатор бандитов сидел где-то поблизости. Поэтому они с Захаровым все более сужали круг людей, кому становились известны замыслы очередной операции, район действий, но от утечки информации не избавились.

За минувший месяц никак не проявил себя Карчевский. Ильин ждал, вот вызовут, возьмут «за жабры», во второй раз от этой братии не открутишься. Возможно, Карчевский не написал своей жалобы, проще говоря, доноса, ибо свидетелей того разговора не было. Не дурак, к тому же понимает, что если оперативные сведения выходят за пределы отряда, повинен в этом и начальник контрразведки. На то она и называется «Смерш — смерть шпионам». Но Карчевский не разоблачил шпиона, лишь пытался собственную немощь перевалить на начальника отряда.

В одну из ночей пограничный наряд на участке заставы услышал лошадиное ржание. Солдаты осветили местность ракетой, увидели десятка два вооруженных людей, нарушивших границу, открыли по ним огонь. На выстрелы с заставы подоспела подмога, но и она не могла остановить нарушителей.

Той ночью Ильин был на соседней заставе, поднял ее, приказал Захарову выбросить резерв из отряда. Двое суток шел, то затихая, то вспыхивая с новой силой, бой с прорвавшейся вооруженной группой, к которой присоединилась одна из местных шаек. В конце концов большинство их уничножили, часть задержали.

Возвращаясь с операции, Ильин вдруг обнаружил, что на участок погранотряда пришла весна.

У штаба встретил Горошкина. Тот был чем-то очень доволен, улыбался, чего Ильин давно не замечал за ним.

— Что, тоже весна на тебя действует?

— Янцен приехал. Выписался из госпиталя и прямо сюда.

— Веди его ко мне.

Горошкин потоптался перед дверью в кабинет.

— Такое дело, товарищ подполковник, замысел-соображение имею, — высказался Горошкин. — Не желательно его до поры «засвечивать». Определил пока в мангруппу, наказал, чтобы не маячил попусту нигде, готовился выполнить разведывательное задание.

— Пусть будет по-твоему, — Ильин не спросил, какое задание надумал для Янцена Горошкин, знал, тот ничего не затевал на пустом месте.

Разведчик вошел в кабинет, плотно прикрыл дверь. У него как-то странно изменился взгляд.

— Андрей Максимович, кажется, я выявил того иуду, который выдает нас бандитам.

Заявление разведчика было оглушающим. Ильин молча глянул на него, кивнул, чтобы продолжал.

— Мог прищемить ему хвост, да подумал, надо прежде доложить вам.

— Кто? — спросил Ильин.

— Капитан Гуменюк.

— Начальник связи отряда? Вася, ты часом не того?..

— Пока не свихнулся-не тронулся.

Ильин позвонил Захарову, чтобы зашел. По мере того, как рассказывал разведчик, начальник штаба бледнел, широкой ладонью нервно потирал затылок.

— Чудовищно, — наконец вымолвил он. — Вы понимаете, в чем обвиняете Гуменюка?

— Кабы не понимал…

Захаров горячо заговорил о том, что Гуменюк один из самых энергичных и разворотливых офицеров штаба. С малыми силами связистов-линейщиков, при нехватке материалов, раньше установленного срока протянул телефонную линию на все заставы. Соседние отряды с этим пока не управились. Не кто иной, как капитан Гуменюк, организовал обучение специалистов, которых отряду пока никто не шлет. Наконец, разве не он отбил захваченных бандитами линейщиков, взял пленного? И в личном мужестве ему не откажешь.

— Насчет личного мужества, товарищ майор, бабушка надвое говорила-толковала, — упрямо возразил Горошкин. — Я свое заявление не с бухты-барахты сделал.

Он начал пояснять, что как раз после захвата пленного Гуменюком у него и зародились сомнения. Не докладывал, пока не нашел подтверждения. Осмотрел якобы умершего по дороге раненого пленного и по краям раны на коже нашел крупинки пороха. Убит в упор. Кем и для чего? Пристрелили и подбросили? Сам Гуменюк это сделал? Прятал концы в воду? Вообще, продолжал Горошкин, к нему, новому человеку в отряде, Гуменюк проявил напряженное внимание. Однажды вечером разведчик обнаружил, как на улице за ним кто-то крался. Ну, от слежки он ушел, установив, за ним с финкой наготове надзирал Гуменюк. Можно было его задержать. Какие доказательства? Отопрется, скажет, обознался, за чужака принял. «На заметку я взял его. Дальше-больше, — рассказывал разведчик. — Сейчас главное обрисую». Главное состояло в том, что он нашел тайник и видел, как Гуменюк положил в него письмо, засек и того, кто записку вынул. Но прежде Горошкин донесение переписал, прочитать текст помогли армейские шифровальщики. Агент предупреждал о резерве, отправляемом штабом отряда на вторую заставу. Нашу машину с солдатами ждала бандитская засада. Разведчик отвел беду, направил резерв другим проселком.