На приветствие Богайца Стронге и незнакомец ответили кивками.

— Гауптман, наступил срок, когда я должен сообщить вам новое задание, о котором, говорил раньше, — Стронге показал ему на кресло у журнального столика.

«Срок наступил потому, что появился этот господин», — раздраженно подумал Богаец, еще не понимая, почему он связал неурочный вызов к Стронге с приездом незнакомца.

Стронге представил их друг другу. Сначала Богайца — здешний владелец земель и имения. В армии четыре года, был на фронте, ранен, награжден. Образцовый офицер, великолепный исполнитель всех акций… в интересах рейха.

Последнее прозвучало туманно, однако, оказалось понятным посетителю. Он продолжал молчаливо кивать словам генерала. По взгляду его Богаец определил, незнакомцу о нем все известно давно, поэтому представление формальное, для приличия.

Гостя Стронге отрекомендовал коротко.

— Господин Шнайдер! — внушительно, с пафосом провозгласил: — Из ведомства рейхсфюрера Гиммлера.

Богайцу показалось, что у Стронге и Шнайдера (он был уверен, фамилия незнакомца явно вымышленная, но ему на это наплевать) при упоминании рейхсфюрера появилось желание вытянуться в струнку и щелкнуть каблуками. Он мысленно усмехнулся, до чего же немцы любят порисоваться, пустить пыль в глаза, перещеголять один другого в верно-подданничестве. Разве в нем, Богайце, не течет немецкая кровь? Течет, никуда не денешься. Не потому ли и его подмывало вскочить, выбросить руку в нацистском приветствии.

Но все сидели, сохраняя значительность во взглядах. Выдержав паузу, Стронге заговорил о том, что в силу ряда причин немецкой армии приходится сокращать фронт, занятая ею территория уменьшается. Возможно, в дальнейшем, эта тенденция сохранится. Но за границы рейха, то есть туда, откуда в июне сорок первого года она пошла в свой поход, русских не пустят. В здешнем приграничье, прибавлял металла в голосе Стронге, русским будет создана невыносимая обстановка. Немецкое командование, особенно ведомство, о котором только что было сказано, все предусмотрели заранее. Здесь создаются базы с оружием, снаряжением, продовольствием, готовятся диверсионные силы. Заряд наготове, в нужный момент к нему остается только поднести запал.

— Пользуясь властью и полномочиями, данными мне фюрером, я… — Стронге ткнул в сторону Богайца дымящейся сигарой, — возлагаю эту ответственность на вас, гауптман.

Не поняв почему, скорей от огорошившей его новости, окатившей душу мерзким холодом неизвестности, Богаец вскочил. Новая миссия? По приказу Стронге он уже выполнял две «миссии». Под Москвой лишился руки, из-под Сталинграда чудом ушел живым. Третья… что она ему сулит?

Стронге продолжал говорить. Богаец видел, как шевелились его толстые губы, но не слышал слов. Его заботила своя судьба. Ее приказывали испытать в третий раз. Может, в последний? Как в тумане, он расслышал заключительную фразу генерала:

— Вас зовет на это не только долг офицера немецкой армии, кем вы остаетесь и впредь, но поруганная русскими ваша честь землевладельца и хозяина этих мест. С именем фюрера, в защиту немецкой нации, к коей вы принадлежите по праву, вершите кару.

Стало быть, немецкая армия уйдет, он останется здесь? Лицом к лицу с русскими.

— Все остальные детали решите с господином Шнайдером, — закончил Стронге, величественно кивнул, как бы благословляя Богайца на новое поприще, пояснил: — Если следовать русской поговорке, то он в таких делах собаку съел.

Как в прошлый приезд в собственное имение, так и в этот раз, Богаец не испытывал ни радости, ни успокоения. Его пугала гулкая пустота и неуютность необжитых комнат, безлюдье. Хотя особняк содержался в идеальной чистоте, строгом порядке, ему мнилось запустение, словно бы он попал не в блиставший когда-то роскошью, живший в сытости и довольстве господский дом, а в глухой, забытый людьми хутор. Настроение его, как в прежний раз, упало до нуля, в мыслях копилась горечь, грудь набухала клокочущей яростью.

Он пытался разобраться в причинах своего состояния. Казалось, все должно было быть наоборот, ведь он ступил на порог отчего дома, туда, где родился, где прошли безмятежные, счастливые годы детства и юности. Но этот порог, родной дом не радовали. Почему? Да потому, что прежние радужные надежды не сбылись. Сам Стронге это подтвердил. Раньше он много трещал о том, что немецкая армия навсегда утвердилась в России, немцы, а с ними и Богаец, стали господами положения. Теперь он заявил о другом. Что Богайцу остается? Русские уже топчут поля Украины. Город Ровно у них, до Львова два шага. Горит земля под ногами Стронге, этот огонь жжет подошвы и гауптману Богайцу.

Здесь ожидало его письмо от отца. Коммерческие дела шли хорошо, сообщал пан Казимир, появились новые планы, о которых обещал написать после, как только будет конкретный результат. Отец, как всегда, темнил. Но следующая весть оказалась совершенно отчетливой: жена Леопольда бежала с военным чиновником, занимавшимся имуществом, реквизированным у поляков. По-видимому, она нашла то, что искала. Отец извинялся перед сыном — это он сосватал ему такую шлюху из порядочной семьи. «Ты еще молод, твое личное счастье впереди», — успокаивал пан Казимир.

Что дальше, неизвестно. Жена… катись она. Остановилась бы армия на прежних границах. Стронге обещал ему важную должность в генерал-губернаторстве, когда он выполнит задание здесь.

Пока ходили со Шнайдером по старинному двухэтажному особняку, ездили по землям Богайца, тот бросал завистливые взгляды на дом, на задумчивую рощу вокруг него, на заснеженные пашни и леса. Они будто приглашали: живи да радуйся.

Но радости у хозяина не было. Шнайдер будто угадал его мысли, без обычной немецкой чопорности воскликнул:

— Плюнуть бы на войну, закатиться сюда месяца на два, а еще лучше навсегда.

Даже глаза его стали вроде бы другими. Похоже, в ту минуту он полностью отдал себя во власть окружавшей их чудесной природы, был очарован и покорен ею.

— Откровенно вам скажу, господин Богаец, принадлежало бы все это мне, — он раскинул руки, как бы охватывая поля и левады, оцепеневшие в зимнем наряде, высказался страстно и вполне искренне, — мертвой хваткой вцепился бы, зубами рвал, защищал, никому не дал бы посягнуть на это богатство.

«Благодарю за совет, — продолжал наливаться злобой Богаец. — Эта земля принадлежит мне и останется моей. Я за нее любому глотку перегрызу».

Шнайдер помолчал, без всякого перехода переключился на деловой тон, заговорил о «деталях», упомянутых Стронге. Желательно место своего нахождения избрать в глубине леса. Богайца должны знать и общаться с ним люди проверенные, надежные. Каждый из них имеет связь тоже с немногими. И так далее. Это создаст крепкую цепь, если какие-то звенья будут выпадать, без чего в подпольной борьбе не бывает, она останется прочной и мобильной.

Надо выявлять среди местных жителей недовольных в прошлом советами. Подкармливать их, денег не жалеть. Эти люди днем пашут, рубят дрова, пасут скот. По первому сигналу берутся за оружие, которое у них всегда под руками. На базах должна быть постоянная военная сила. Она совершает похожие на удары меча налеты на военные объекты, воинские колонны, сельские советы, городские организации.

Действия ее стремительны, беспощадны. В помощь ей Шнайдер будет посылать небольшие войсковые десанты.

«Эта тактика мне известна, — самонадеянно подумал Богаец, вспомнив, как с гауптманом Зонгером громил пограничную комендатуру. — Проведу операции и похлеще».

Они договорились о связи. Шнайдер даст своего радиста, все контакты только через него. Здесь нужна большая осторожность, русские научились пеленговать радиостанции противника.

Через день Шнайдер уехал. Богаец послал Миколу Ярового за паном Затуляком. Первая его забота — переправить и надежно упрятать ценности, все еще лежавшие в заваленном подвале.

Началась новая, лесная жизнь Богайца.

Ильин чувствовал себя всадником, выбитым из седла. Эскадрон ушел дальше, в бой, а он остался не у дел, испив всю горечь непривычного для себя положения. Коварно обошлась с ним судьба. Пока добирался до Дубовки, казалось, не было часа, чтобы мысленно не возвращался ко всему тому, что произошло с ним. Начало всех бед — контузия на плацдарме.