— Не сомневаюсь в ваших командирских качествах, — уже мягче сказал начальник войск, желая охладить Ильина. — Война здесь особого рода. Проанализируйте каждый поиск, взвесьте все плюсы и минусы, может, и найдете, в чем кроются ваши промахи. Докладывайте почаще, не гнушайтесь и помощи попросить.

— Информаторов без меня хватает, — неожиданно сорвалось у Ильина.

— Не швыряйте камешки в чужой огород, — кашлянул генерал.

— Какой же он чужой? Одно дело делаем, — упрямо возразил Ильин. — Поменьше надо бы строчить донесений, а больше взаимодействовать с командованием отряда. От «огородников», в кого вы не советуете бросать камнями, тоже немалое зависит. Помогли бы отыскать канал утечки информации.

— Андрей Максимович, не надо кивать на других. Очевидно, у вас не все хорошо с дисциплиной. Подтягивайте ее во всех звеньях, — сказал напоследок генерал.

Ильин положил трубку, с минуту невидяще глядел на телефон, думал: «Так… занятная карусель. Вогнал занозу генерал. И поделом. Будь я на его месте, покруче бы замесил, построже потребовал, не позволил бы мне чесать языком. У меня один погранотряд, у него их много. В каждом неприятности».

Беспокойство генерала понятно. Резко изменилась обстановка на фронте. Ильин встал, подошел к карте на стене, штрихами отметил продвижение наших войск в Польше. Тринадцатого января освобождена Варшава. Идет на запад пограничный полк, дивизия генерала Стогова. Представил на минуту на командном пункте Тимофея Ивановича, наблюдающего в стереотрубу за наступающими частями.

Успех наступления не только радовал, но и кружил кому-то голову. Здесь, на нашей стороне, в частях, подтягивавшихся к фронту, дисциплина хромала, кое-кого беспечность одолевала. Ильин подвинул папку с донесениями, начал перечитывать шифровки, справки районного отдела внутренних дел, информацию из воинских частей. Вот… бронетранспортер свернул с дороги в лес. Подбит и сгорел. Экипаж расстрелян. Куда смотрел командир? А этот случай… Банда ворвалась в районный центр, забросала гранатами здание милиции, освободила арестованных. Ушла безнаказанно. Там… захватили работников военкомата и перестреляли.

Позвал Горошкина и Захарова, сказал о звонке начальника войск, напрямик спросил разведчика:

— Не подводят тебя твои?..

Продолжать не стал. Горошкин натянулся струной, по обветренному лицу пошли красные пятна. Отозвался сухо:

— Неужели думаете, каждому встречному-поперечному открываю наши планы? За информацию, которую добываю-получаю, отвечаю головой.

— Не обижайся, Вася. Такая порой складывается ситуация, в пору себя подозревать.

Горошкин в возбуждении вскочил, вышел из-за стола, потоптался, опять сел, крякнул, будто что-то застряло в горле, мешало говорить, прохрипел:

— Не иначе, какая-то змея-подлюка у нас в отряде засела.

— Вы понимаете, что говорите? Даете отчет, какую вину взваливаете на себя и на нас? — резко спросил Захаров.

— Еще бы, соображаю-кумекаю, — насупил брови Горошкин. — Как добраться до этой гадины, распознать ее, пока не знаю.

После десяти вечера к Ильину зашел начальник особого отдела Карчевский.

«Неужто учуял, что я, как выразился начальник войск, швырнул камешки в его огород? — подумал Ильин. — Или генерал повлиял, и его руководство ему тоже хвоста накрутило? Пришел налаживать отношения?»

Карчевский приехал в погранотряд после выхода на границу. С Ильиным он был в одном звании, держался подчеркнуто независимо, потребовал предоставить его отделу изолированное помещение. Но отряд располагался стесненно, и тогда Карчевский через районный отдел НКВД выколотил для себя небольшой особняк. Этим еще больше подчеркнул свою независимость и как бы превосходство над командованием отряда.

Среднего роста, с глубокими залысинами, мясистым малоподвижным лицом и холодным взглядом из-под тяжелых надбровий, он не располагал к общению, тем более, к товарищескому сближению. Но Ильин меньше всего обращал внимание на внешний облик. Определяющим для него было то, как офицер относился к порученному делу, что он стоил в боевой обстановке фронта или здесь, на границе, где тоже заварилась крутая каша. По сути дела, они с Карчевским вместе должны тянуть один воз.

Вот тут-то и зарыта собака. Кто и как тянет, куда тянет. Ильин считал, что Карчевский суетливо, опережая начальника отряда, слал по своему ведомству донесения наверх, зачастую с искаженными выводами о той или иной проведенной отрядом операции.

Возможно, вечерний визит Карчевского тоже как-то был связан с утренним звонком начальника войск. В разговоре с Ильиным он попытался сразу завладеть инициативой, напирал на то, что многие солдаты и офицеры погранотряда расхлябаны, без меры болтают. Не успели пограничники собраться на боевую операцию, как о ней уже известно на местном базаре.

Ильин внешне спокойно выслушал особиста, столь же невозмутимо спросил:

— Вы пользовались этой базарной информацией? Вам известны конкретные фамилии солдат или офицеров, разглашающих служебную тайну? Ваши прозрачные намеки дело не поправят.

Ему подумалось, что манерой высказываться, обличать, винить в грехах других, наблюдать события как бы со стороны Карчевский напоминал генерала Рябикова. У того, в отличие от особиста, всегда были припасены «увесистые факты», которыми он взмахивал, как оглоблей.

Карчевский передернул плечами, откинулся на спинку стула, покалывал взглядом Ильина. На вопрос не ответил, отмолчался и снова ринулся в атаку, мол, в отряде нарушается приказ о тщательной проверке военнослужащих, побывавших в плену. Заговорил о Кудрявцеве. Что известно о нем? Карчевский допытывался у Ильина, как у школьника, не выучившего урок. Предполагал, что солдат вовсе не тот, за кого себя выдает.

Ильин нахмурился, медленно проговорил:

— Кудрявцев ни за кого себя не выдает. Этот парень до войны у меня на комендатуре служил коноводом. Дрался с немцами, освобождал семьи командиров. Сейчас, несмотря на ранения, по которым имеет право на отпуск, остался в строю. Что касается выполнения приказа, проверяйте. Это вам по долгу службы предписано.

— Проверили без подсказки. Пока не докопались… ни до чего такого, — Карчевский снова передернул плечами, углы рта брезгливо опустились.

— Разве надо обязательно «копать»?

— У вас свои методы, у нас… свои.

— Это не методы, а цели. Если нет за солдатом явного проступка, кроме того, что он был захвачен в плен, надо его «откопать».

Карчевский сделал каменное лицо, в голосе его прозвучали угрожающие нотки:

— Я бы не советовал вам искажать характер нашей службы.

Ильин, показалось, пропустил мимо ушей его предупреждение, повернул разговор:

— Вашего личного дела я не видел. Не положено. При знакомстве вы не сочли нужным что-либо сообщить о себе. Пожалуйста, скажите сейчас: вы были на фронте, воевали?

— Какое это имеет отношение к тому, о чем мы говорим?

— Значит, не были.

То ли наступила минута наибольшего возмущения, которое Карчевский постарался не выплеснуть, то ли растерянности от вопроса Ильина — начальник особого отдела беспокойно заерзал, приставил прямую ладонь к кончику носа и, со свистом втягивая воздух, начал ожесточенно тереть, словно в недрах его вдруг зачесалось, засвербило или там притаилась мысль, которую он призывал выйти наружу, помочь хозяину найти верное решение.

— Вы не задумывались над тем, что провалы в службе отряда, — начал он, — участились с приездом вашего фронтового друга Горошкина? Не знаю, какой он разведчик, а…

Ильин не принял этого «решения», перебил:

— Эк, куда хватили. Вы нашу фронтовую дружбу не трогайте, ибо ничего о ней не знаете. Она омыта кровью июня сорок первого. Здесь, на этом участке границы. И после — всей войной.

По взгляду Карчевского было заметно — он не собирался уступать.

— Вы с ним расстались год назад. За год может многое произойти с человеком.

— По-вашему, люди меняются и меняют свои убеждения, будто изношенные штаны.