Вы как-то написали, что талант — величина абсолютная. Или он есть, или же его вовсе нет. И скрыть его, даже если очень стараться, невозможно. Он живёт независимо от воли самого владельца. Должно быть, это так. Только вы имели в виду, конечно же, исключительно фиглярство: а ну-ка посмотрим, что сможет этот паяц перед почтенной публикой? Но — при чём же здесь талант? Паяц… простите, актёр сам ведь ничего не может. Если даже на что-то и способен, то продемонстрировать это у него нет никакой возможности. Он же весь — на ниточках. А дёргают их кому только не лень. Автор. Режиссёр. Вы — критики. Даже кассир: "Билеты не раскупают, этот спектакль плохой. То ли дело…" А уж сами-то зрители стараются! И доярки-свинарки, и сливки общества. Все дёргают, да ещё и в разные стороны. Это как же приходится дёргаться бедному паяцу, чтобы всем-то угодить! Выходит, чем послушнее, тем талантливее? Возможно. Но как хотите, а вот мне смертельно скучно на сцене. Вы знаете, ну никак не вдохновляет конечная цель: выдавить слезу из чувствительной дамочки, которая и в театр-то для того явилась. И это — критерий моих способностей? Ну уж нет, пардон, увольте!
Да знаю я, знаю, что вы скажете. И спорить с вами не стану. Профанация, вы правы. Но вот — чего? Вот здесь-то мы с вами явно говорим о разном. Представьте, я ведь считаю себя актрисой. Да, да, после всего, что наговорила. Бросьте, никакого парадокса. Просто мы театр понимаем по-разному. Послушайте, неужели обязательно устраивать балаган с кривляниями?! Да разве вся наша жизнь — не сплошной театр, а все мы не актеры в нём? Наш спектакль идёт непрерывно, без антрактов и выходных, без замен и репетиций, без глупых драматургов и бездарных режиссеров. И никаких вам жанровых границ. Здесь всё замешано: водевиль оборачивается драмой, трагедия переходит в фарс. И нам приходится быть то героями, то клоунами.
Да, хочешь-не хочешь, а в спектакле этом участвуем все. От самого своего первого и до самого последнего денёчка. И как развиваются в нём события, в каком жанре — зависит только от нас, от того, какие мы актёры. Ведь порою стоит только чуток подыграть, слегка изменить мизансцену и — глядишь, рассыпалась, исчезла, казалось бы, неизбежная трагедия. Всё, нет катастрофы, срочно изменён страшный финал. Или же проще: не напоролся на острый угол, чудом обошёл, кому-то помог обойти, смягчить удар. Глядь — и уже сюжет не тот, и жанр изменился. И вместо слёз да скрежета зубовного улыбка прорезалась. Только старайтесь, играйте!
Вот, правда, труппу собираем не мы — это точно. Кто окажется рядом на сцене — Бог его знает. С кем придётся играть? Что за партнёры? В каком они амплуа? Талантливые или бездари? Ничегошеньки не известно заранее. Ни единой репетиции не дано. Даже разыгрываемый сюжет — полный секрет. Всё — сплошная импровизация. Это ли не мечта любого актёра? Абсолютная свобода! Включай на полную катушку свою фантазию, демонстрируй свои таланты! Покажи, на что способен. Играй, лицедействуй! Сгорай от страстей. А где надо — замри, затаи их напрочь, надень непроницаемую маску. Прикинься, притворись, помоги себе и другим чуток задобрить, перехитрить судьбу. Давай, вперёд!
И что? Где всё это? А нет этого. К чему? За всем этим ходим в зрительный зал, на сцену таращимся. Там нас и нашу жизнь "представляют". И мы ахаем, охаем, смеёмся и плачем — "переживаем"…
Вы не заснули ещё? Знаете, я столько думала над этим, столько накопилось! А высказать вот ни разу не довелось. Обидно, если так и не удастся. Так что уж терпите. Вы — слушатель подходящий. Да и время нас с вами не поджимает.
Вряд ли я давно стала умом понимать то, что наговорила вам. А вот, мне кажется, ощущала это всегда, с самого детства. По крайней мере, с тех пор как помню себя, значит лет этак с пяти. Ходили тогда мы с бабкой побираться. Она-то просить не умела. Станет у порога истуканом и улыбается глупо. Зато уж я — и за себя, и за неё! Пока по улице идём — я вприпрыжку да ещё с песней. Только в дом к кому зашли — меня как прорвёт. Глаза заплывут, губы дрожат, ручонками старую бабкину кофту на груди рву. И ни за что не остановить меня, не заткнуть, пока в котомку мне что-нибудь не кинут.
— Ну ты артистка, Ритка! — восторгалась бабка.
А я просто-напросто к тому времени уже чётко уразумела: меня за просто так никто нигде не накормит. И навыплакать мне надо не только для себя, но и для бабки-неумехи, и для матери, вечно пьяной, и для братика малюхонького (он-то, пожалуй, меня особенно вдохновлял на актёрские подвиги).
Иной день ходим-ходим с бабкой, уж ни ног не чую, ни глаз зарёванных разлепить не могу, а котомка всё пуста. Но домой так вернуться ни за что нельзя. Напоследок, в сумерках уже, затащу её в дом побогаче (у меня уж на это чутьё было). И только заведу своё "Пода-айте Христа ради!" — бух в обморок! Научилась. Правда, мне нетрудно было. У меня — истощение, малокровие страшенное. Темнота в глазах да голова кругом — в привычку. Да я уж приловчилась, умела с этим сладить. Прислонишься скорее к стеночке потеснее, подышишь поглубже — да и ничего, и дальше. А тут, значит, наоборот: головой туда-сюда мотать начинаю, дыхание приостановлю (тоже уже приловчилась) — и всё, отключилась. По-настоящему. Бабка пугалась. После — всё в красках: "Во весь росточек свой хлобыстнулась, аж головёнка от полу отскочила. Лежит — ни кровиночки в ей, бела, как смертушка. Глазёнки закатила. И губёшки вмиг вылиняли". Рассказывает — а у самой голос перехватывает. То ли от жалости, то ли от восторга.
Вот тогда ещё, должно быть, твёрдо усекла навсегда: жизнь — это театр. А все люди — актёры, только очень-очень разные. Я всегда играла хорошо. Не ухмыляйтесь! Как там, в ваших рецензиях, высшая похвала актёру? Что-то вроде этого: "Зрители забыли, что они в театре". Так вот, мои зрители никогда и понятия не имеют про какой-то там театр, часто даже не подозревают, что сами играют в моём спектакле.
Не верите? А помните утренний скандальчик у процедурного? Когда я этому гнусавому психопату порекомендовала держать себя в руках. Что он мне выдал в ответ? "Тебе хорошо рассуждать — ты бесчувственная. А для меня каждый укол — пытка!" Да ведь это же мне — прямо овации. Выходит, я уже тут знаменитость. С моей, разумеется, подачи. Это когда мне швы должны были снимать, сестра так долго запугивала меня, мол, дико больно будет, и так нудно уговаривала потерпеть, что мне стало тошно. "Да ладно вам, — говорю ей, — не тратьте время зря. Я всё равно почти ничего не чувствую. У меня, знаете ли, с детства после какой-то болезни притупление болевых ощущений".
А должна вам сказать, что я просто панически боюсь даже мало-мальской боли. Вы, наверное, заметили, что я после каждой еды чищу зубы. И так всегда и везде. У меня щётка зубная вечно в сумочке рядом с помадой. Это — чтобы избежать встречи со стоматологом. Всю жизнь коротко стригусь, чтобы расчёсываться не больно, волосы не рвать. Обувь размером больше покупаю, чтобы не жала. Много у меня ещё всяких заморочек, чтобы уберечься от боли. Но ведь здесь — то её не избежать. И кому, спрашивается, было бы хорошо, если бы я стала орать или ныть без передыху, нервы всем на кулак мотать, как этот утренний психопат? А так-то всем и ладно. Сестра не боится, что я её укушу. Больные вокруг в обморок заранее не валятся от страха. И мне — кайф: посматриваю на всех со своей сцены. И тихонько себе аплодирую: "Браво, Рита!" Кстати, боль в этот момент действительно становится меньше. Значит, играю хорошо, если её, проклятую, перехитрила. Однако же и окончательно убедилась: боль — не для меня! И предстоящих страданий теперь не боюсь. Потому как точно знаю: себя до них не допущу. Ни за что! Есть способы…
