— Нет, не от меня. От любимого человека. Ведь был же у тебя когда нибудь хоть один любимый человек?

— Ты позвал меня, чтобы поиздеваться надо иной? — он впервые увидел её с перекошенным от злости лицом. — Я не напрашивалась к тебе и могу сейчас же уехать.

— Сейчас ночь и самолёта нет. Уедешь утром. — Он почему-то обрадовался, что она наконец-то разозлилась. Но сразу же ему стало жаль её.

— Прости меня, Эмма! Прости!..

— Алло! Стас не злись, что разбудил. Нет, ничего не случилось. А может, и случилось. Чёрт его знает. Не звонил потому, что нечего было сказать. Слушай, ради Бога вспомни, как называлась та деревушка в Красноярском крае? Быть не может. Ведь как-то она всё равно называлась. Ну пошевели мозгами. Ты ещё телеграмму туда посылал. Может, квитанция… Хотя, чего я плету! Да, поеду. Наверное, поеду. Угадал — море не устраивает. Ага, сибирская экзотика срочно понадобилась. Ты прав: много я тогда там наработал, слишком много. Надо бы кое-что переделать. Если, конечно, получится. Да никаких загадок. Жди, позвоню. Пока!

Он вышел на улицу. Его обступила душная липкая темнота. Тоскливо, пронзительно кричали цикады. Уморённые дневным зноем, бессильно обвисли листья пальм, как крылья умирающих птиц. Чахлая луна жидко светила в студенистом небе. Скамья, на которую он опустился, была та самая, на которой неделю назад они сидели с Юлей, смешно, по-детски взявшись за руки. Только она, скамья эта, и была той же самой. Всё остальное стало иным. Всё. И он сам, в первую очередь. Не было больше в нём такого, казалось прочного, так долго и так тщательно оберегаемого покоя. Незнакомое ему чувство поселилось там, лохмато ворочалось в душе, скребло больно и нудно.

Чего он сидит? Ведь надо же что-то делать! Сейчас. Немедля. Ещё не поздно. Ещё можно её догнать, вернуть, всё исправить. Но в каком направлении идти, бежать, лететь? Не ездить же в самом деле беспрестанно с севера на юг и с запада на восток, высматривая её на вокзальных перронах! А почему бы и нет? Сказала же Эмма, что по теории вероятности такая встреча возможна. "Где-то там, в бесконечности", — вспомнилась вторая половина её пророчества.

Да но в конце концов почему он должен гоняться за ней? Она сама избрала этот вариант. Он не принуждал её к этому. И с ребенком тогда самостоятельно решила. И сейчас без его советов обошлась. Ну что же, сама решила — сама и расхлёбывает.

Тьфу, какая мерзость! А ведь он привык считать себя порядочным человеком. Там же ребёнок. Его ребёнок! И он должен выполнить свой долг. Но он ведь и не отказывается. Однако его помощь отвергают. Значит, не нуждаются в ней.

Да и что, впрочем, за трагедия? Сотни женщин одни растят детей и — ничего. В конце концов он тоже вырос без отца… Однажды, решив, что достаточно для этого взрослый, он захотел выяснить секрет своего происхождения. Мать сказала ему: "Я не хочу говорить о нём. Он не достоин этого. И зачем тебе отец? Разве нам плохо с тобой вдвоём?" Ах мама, мама! Ты сильный, очень сильный человек. Но — разве я не вижу, как порой в разгар веселья твоя улыбка, словно наткнувшись на лезвие бритвы, вдруг разламывается и вместо неё проступает на лице постоянно живущая в тебе боль? А ведь когда-то и Юля должна будет что-то сказать своему сыну. Его сыну. "Я не хочу говорить о нём. Он не достоин этого". — Что ж, всё правильно.

Так чего же он сидит? Всё, решено — он едет! Куда? Да в Красноярский край. Быть не может, чтобы не отыскал он там ту безымянную деревушку. Ему бы только на след наткнуться, только бы за ниточку ухватиться…

Господи, к чему этот самообман? Да никуда он не поедет. Надо быть честным — перед собою, по крайней мере. Разве он способен на такое? Так, поблажит и успокоится. И себя вполне даже оправдает. Снова острым крючком вонзилась в мозг фраза: "Я знаю: ты благородный человек". Наивная девочка! Если бы ты знала, как это далеко от истины! Да ведь он подлец. Закоренелый, махровый, законченный…

Хотя, позвольте. Он нисколько не хуже многих других. Его друзья живут по тем же принципам. И никто не считает их подлецами. Он и сам себя ещё вчера считал человеком порядочным…

Ну хватит! Надо решать: да или нет. И нечего прикрываться видимой невозможностью. Нашла же его Юля, если захотела… Да, но ведь она жила только этим! "Спасибо тебе за месяц счастья. Этого месяца мне хватит на всю жизнь. Жаль только, что не надо мне больше искать тебя на всех вокзалах подряд". В его кругу не приняты красивые слова. Но разве втайне все они не мечтает о такой вот любви! Олух! Набитый дурак! Пройти мимо, да что пройти — отбросить, растоптать своё счастье. Впрочем, достоин ли он его?

Но, если он всё понял, может, ещё не поздно? "Поздно, поздно!" — эхом отозвалось в груди. Он вскочил со скамьи. Нет, это невыносимо! Скорее бы утро, что ли.

Он огляделся, стараясь отыскать признаки рассвета, и вдруг ощутил, что вокруг что-то изменилось. По-прежнему черно и душно стояла вокруг ночь. И всё же угадывалось в ней нечто новое. Он постоял, всматриваясь и вслушиваясь в окружающее его пространство, понял, что это новое исходит от моря, и пошёл к нему. И только там, на пустынном, ещё не утратившем дневного зноя берегу, догадался: море просыпалось! То есть по виду оно всё ещё было огромной ленивой лужей. Но работа — жуткая и радостная одновременно — вершилась в глубине его пучины. Оттуда изредка прорывались длинные трудные вздохи. Но зарождались они так глубоко, что пока ещё были не в силах всколыхнуть безмятежную морскую гладь. И трудно было угадать, станут ли они предвестниками пробуждающегося шторма.

Вышел дед Федот, занял свой пост, приступил к дежурству. Приступить-то приступил, да начать не начал. Нечего пока дежурить. Непорядок в мире — спаньё без меры. Люди прямо готовы жизнь проспать, ровно у каждого ещё две в запасе. Что люди — петухи и те разленились, спят, пока не припечёт. Да и солнце вставать не спешит. Вон ещё и не проглянуло. Досадно деду на такое расточительство: сколько делов можно переделать, так нет — подушки продавливают. А ведь сорвутся после, словно оглашенные, понесутся, завертятся, замельтешат, время упущенное догоняючи, да куда там — рази ж его догонишь! А уж чтобы просто посидеть тихонько, красоту да покой вкусить, тишину послушать — про такое и пововсе забыли.

Ан нет — идёт кто-то. Хоть один сегодня день вовремя начнёт. Э, да их двое, и похоже — не сегодняшний день встречают — вчерашний провожают.

Ага, снова Витька Светку с реки поутру ведёт. Вон за деревьями прячутся. Да от него-то не больно спрячешься. Так и есть — в калитку не пошла, в окошко лезет. Знает Федот, как Витьке хотелось бы счас мимо-то не проходить. Да пути другого нет. В проулок свернуть — там у Минеихи собака такую колготню устроит, что разом все к окнам прилипнут. А Витьке это совсем ни к чему. Ишь, крадётся по-за кустами, думает: старый дед, слепой.

— А ну, подь сюды! — строго говорит Федот, и Витька послушно бредёт к нему.

— Здравствуйте, Федот Никитич!

— Здорово, Витёк! Чой-то раненько, говорю, поднялся?

Молчит Витька.

— Ну вот что, паря, — без лишних проволочек приступает дед Федот к главному, — не смей девку забижать!

— Никто её не обижает.

— И не перебивай, когда с тобой разговаривают! Не забижай, говорю, девку, потому как — сирота она.

— Какая же она сирота — отец с матерью живы-здоровы.

— Сирота, поскольку без деда выросла. На фронте у неё дед погиб. И не криви губы. Герой был Иван Корякин, только орденов ему дать не успели, потому как в первых боях загиб. За всех, и за тебя, стало быть, жизню свою положил.