Не винтиками были мы Я роздал земли графские крестьянам Южной Венгрии. Я казематы разбивал. Голодных я кормил. Величье цели вызвало великую энергию. Я был внутри энергии, ее частицей был. Не винтиками были мы. Мы были — электронами. Как танки — слушали приказ, но сами шли вперед. Замощены наши пути раздавленными тронами. Но той щепы никто из нас на память не берет. Декабрь 41-го года
Та линия, которую мы гнули, дорога, по которой юность шла, была прямою от стиха до пули — кратчайшим расстоянием была. Недаром за полгода до начала войны мы написали по стиху на смерть друг друга. Это означало, что знали мы. И вот — земля в пуху, морозы лужи накрепко стеклят, трещат, искрятся, как в печи поленья: настали дни проверки исполненья, проверки исполненья наших клятв. Не ждите льгот, в спасение не верьте: стучит судьба, как молотком бочар. И Ленин учит нас презренью к смерти, как прежде воле к жизни обучал. Замполит Замполит — заместитель по бодрости, если что-нибудь заболит. А еще: по славе и гордости заместитель — замполит. Ордена государство навесило и пришило погоны мне, чтобы было бодро-весело на большой, многолетней войне. То советующий, то приказывающий — забирающий в оборот, я был стрелкой, всегда указывающей: «На Берлин! На запад! Вперед!» Дотом веры, надежды дотом я по всей войне проходил. Был про Гитлера — анекдотом, если выделили «Крокодил». Был приказом, песней, советом, принесенным к бойцу письмецом. Был начальником, но при этом был товарищем и отцом. Ежедневно старался бриться, был опрятен, тверд и толков. А в плену до единого фрицы убивали политруков. Политрук Словно именно я был такая-то мать, всех всегда посылали ко мне. Я обязан был все до конца понимать в этой сложной и длинной войне. То я письма писал, то я души спасал, то трофеи считал, то газеты читал. Я военно-неграмотным был. Я не знал в октябре сорок первого года, что войну я, по правилам, проиграл и стоит пораженье у входа. Я не знал, и я верил: победа придет. И хоть шел я назад, но кричал я: «Вперед!» Не умел воевать, но умел я вставать, отрывать гимнастерку от глины и солдат за собой поднимать ради родины и дисциплины. Хоть ругали меня, но бросались за мной. Это было моей персональной войной. Так от Польши до Волги дорогой огня я прошел. И от Волги до Польши. И я верил, что Сталин похож на меня, только лучше, умнее и больше. Комиссаром тогда меня звали, попом не тогда меня звали, а звали потом. «Я говорил от имени России…» Я говорил от имени России, ее уполномочен правотой, чтоб излагать с достойной прямотой ее приказов формулы простые. Я был политработником. Три года: сорок второй и два еще потом. Политработа — трудная работа. Работали ее таким путем: стою перед шеренгами неплотными, рассеянными час назад в бою, перед голодными, перед холодными, голодный и холодный. Так! Стою. Им хлеб не выдан, им патрон недодано, который день поспать им не дают. И я напоминаю им про Родину. Молчат. Поют. И в новый бой идут. Все то, что в письмах им писали из дому, все то, что в песнях с их судьбой сплелось, все это снова, заново и сызнова коротким словом — Родина — звалось. Я этот день, воспоминанье это, как справку, собираюсь предъявить затем, чтоб в новой должности — поэта от имени России говорить. Как делают стихи
Стих встает, как солдат. Нет. Он — как политрук, что обязан возглавить бросок, отрывая от двух обмороженных рук землю (всю), глину (всю), весь песок. Стих встает, а слова, как солдаты, лежат, как славяне и как елдаши [37]. Вспоминают про избы, про жен, про лошат. Он-то встал, а кругом ни души. И тогда политрук — впрочем, что же я вам говорю, — стих — хватает наган, бьет слова рукояткою по головам, сапогом бьет слова по ногам. И слова из словесных окопов встают, выползают из-под словаря и бегут за стихом, и при этом — поют, мироздание все матеря. И, хватаясь (зачеркнутые) за живот, умирают, смирны и тихи. Вот как роту в атаку подъемлют, и вот как слагают стихи. вернуться …слова, как солдаты, лежат, / как славяне и как елдаши… «Иваны — всеобщее самоназвание наших солдат (да и офицеров) в военные годы… Другие самоназвания: славяне (связано с одной из главных тем нашей пропаганды), елдаши (от тюркского „товарищ“) — так иногда обращались к офицерам, а может быть, и друг к другу солдаты среднеазиатского происхождения. В словах „Иваны“ и „славяне“ гордости было больше, чем иронии…» (Борис Слуцкий. К истории моих стихотворений. См. наст. изд.) |
