Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Нет никакой весны! Всё враки! — сердито сказал Валерка.

— А лётчик? — проговорил Олешек.

И Валерка увидел, что по лицу Олешка бегут слёзы.

Валерка очень удивился. Он даже испугался. Сколько раз он стукал Олешка по лбу, сколько подножек подставлял, как обидно дразнил этого маленького, совсем беззащитного перед ним человека — и никогда, ни разу он не видал, чтобы Олешек плакал!

— Ты чего… ты брось… — растерянно сказал Валерка. — Она всё равно придёт, весна, она каждый год бывает. И трава опять вырастет… Слышь ты, Олень, не реви! У меня знаешь какие неприятности дома с дядькой, я и то не реву! — И Валерка вытащил из кармана платок и стал заботливо вытирать Олешку мокрые глаза и щёки.

— Ничего, горе — не беда, — всхлипнув, сказал Олешек. — У меня ещё дома луковица есть, всё равно из неё тюльпан вырастет!

Глава 10. Соколок и мастерок

Бригадир маляров тётя Паня подняла голову, прислушалась: через фортку вместе с морозным ветром и птичьим граем из берёзовой рощи ворвался в здание детского сада густой призывный голос фабричного гудка. Тётя Паня опустила кисть в ведро с краской, приставила ладони ко рту и закричала, как в рупор:

— Шаба-аш!

Голос у неё тоже был густой и гулкий, как фабричный гудок, и он весело прокатился по всем лестницам и коридорам.

И все маляры сразу, как по команде, опустили свои кисти в вёдра, и все штукатуры сложили свои железные совочки — мастерки — возле ящика со штукатурным раствором. А Олешкина мама поправила на голове голубую косынку и легко, быстро, как мальчишка, спустилась с высоких подмостей.

Все побежали мыться, и чай пить, и закусывать, потому что, когда тётя Паня кричит «шабаш», значит, бросай работу, пора отдыхать.

— Что это, Варя, сынка твоего не видно? — спросила тётя Паня.

Она в эту минуту намыливала себе лицо над длинной раковиной. И раковина и краны были очень низкие, потому что их сделали для ребят, которые скоро будут ходить в этот детский сад. Маме и тёте Пане приходилось наклоняться.

— Ума не приложу, почему Олешек не пришёл завтракать, — ответила Олешкина мама. Она тоже намылила лицо, забрызганное краской.

Повернувшись друг к другу, тётя Паня и Олешкина мама разговаривали, зажмурившись от мыла, и трясли белыми мыльными бородами.

И вдруг за журчанием воды и разговором они услыхали, как кто-то громко фыркнул, произнёс: «Эй, бородатые тётки!» — и громко захлопнул дверь.

Тётя Паня смахнула с лица мыльную пену и поглядела на дверь сердитыми глазами.

— Уж не твой ли озорничает? — спросила она у Олешкиной мамы.

— Вроде голос не его, за шумом не расслышала, — ответила мама и, на ходу вытирая лицо полотенцем, выглянула в коридор.

Но там уже никого не было. Вышел из комнаты штукатур Павел Трофимович, налил себе чаю из кипящего бачка. Стали подходить за чаем и другие рабочие. Коридор наполнился весёлыми голосами.

— Эй, бабочки-малярочки, трудовой народ! — весело прогудела своим густым голосом тётя Паня. — Кончайте чаёвничать, пошли на солнышко греться!

Вдвоём с Олешкиной мамой они взяли по кружке горячего чая и вышли на террасу. Солнце глядело сюда через тонкие остеклённые переплёты и блестело на голубой, недавно выкрашенной стене. Терраса была почти готова, только дверь ещё оставалась непокрашенной, да ещё не убрали с террасы большой столярный верстак. Под ногами шелестела золотистая стружка, смолисто пахло свежим деревом и масляной краской.

Олешкина мама и тётя Паня уселись на верстаке и принялись завтракать.

— Благодать! — сказала тётя Паня, подставляя ласковым солнечным лучам то одну, то другую щёку. — Пришёл, Варя, месяц Бокогрей, — значит, скоро зиме конец…

— И верно, хорошо! — ответила Олешкина мама, щурясь и жмурясь на солнышке. — Только душа у меня, Панечка, болит. Что с Олегом? Чего-то он мне недоговаривает. Вот видишь, не пришёл…

— Ничего, — утешила тётя Паня, — наверное, дома поел. Он у тебя парень хозяйственный.

Улыбаясь теплу и свету, тётя Паня с удовольствием оглядывала белые выкрашенные рамы.

— Красота! — сказала она. — Уважаю нашу малярную работу. Вот гляди, и каменщики трудились, и плотники, и штукатуры, а пока наша малярная кисть по дому не прошлась, до тех пор не готов дом, и всё тут! — Она повернула голову, взглянула на голубую стену, и улыбка разом сошла с её лица, и глаза сделались острыми, как чёрные угольки. — Это какой же урод натворил, а?

Олешкина мама обернулась и тоже увидала: за спиной на голубой гладкой стене было нацарапано огромными кривыми буквами: Дурак.

— Мой Олег даже и букв столько ещё не знает! — быстро сказала мама.

— Не кто иной, как Валерка, — решила тётя Паня и сердито рубанула воздух большой красной рукой. — Он и сейчас здесь где-то вертится в доме, и дверью в умывалку стукнул он. Пусть, пусть мне только попадётся!

Тут Валерка как раз ей и попался. Не ожидая, что на террасе кто-нибудь есть, он толкнул дверь и с разлёту впрыгнул в кучу стружки.

Друзья мои мальчишки - i_031.jpg

Тётя Паня поднялась с места и мигом загородила ему выход:

— А, пожаловал, милок? Это зачем же ты на стенке свою фамилию написал?

Валерка шмыгнул глазами по исцарапанной стене.

«Дурак», — беззвучно сказала ему стена.

— Это не моя фамилия, — обиженно пробурчал Валерка.

— Как же не твоя? — сердито гудела тётя Паня, и на толстых щеках её зажглись красные пятна. — Умным людям грамота нужна, чтобы книжки умные читать, бумаги умные писать. А тебе зачем? Стенки расписывать? Вот, любуйтесь, люди добрые, наковырял и поставил свою подпись: это я, мол, я, дурак, чужой труд испортил!

— Подумаешь, труд! Раз-два — можно всё закрасить! — сказал Валерка, исподлобья поглядывая на изуродованную стену.

— Чужими руками всё просто, барин, — негромко сказала Олешкина мама.

Щёки у тёти Пани вспыхнули ещё ярче, и она стала засучивать рукава.

— Ой, Варвара, — крикнула она громко, — держи меня, а то я этому бездельнику, барину, белоручке сейчас так уши надеру, что он век будет помнить!

Валерка покосился на большие красные руки тёти Пани и отступил от бригадира подальше. Но сзади его крепко взяла за плечи Олешкина мама. Валерка почувствовал, что он в плену.

Олешкина мама сказала:

— Не волнуй своё сердце, Паня. Ты уже пожилой человек, тебе расстраиваться вредно. Он мою работу испортил, так я с ним сама и совладаю. Иди, иди, Панечка…

«Иди, иди, — подумал Валерка. — Как проход освободишь, так я и удеру».

И, едва дверь за бригадиром закрылась, Валерка дёрнулся изо всех сил. Но маленькие руки Олешкиной мамы крепко держали его за плечи.

— Не спеши, — спокойно сказала она. — У нас с тобой, барин, ещё дела не кончены.

— Нет у меня никаких дел, — пробурчал Валерка. — Я в школу опоздаю.

Олешкина мама поднесла к его носу свои часики.

— Считай, сколько тебе ещё до школы?

— Два часа, — с неохотой признал Валерка.

— То-то! — Она легонько подтолкнула его к верстаку. — Ну-ка, барин, наклонись, достань!

Валерка неохотно наклонился и выдвинул из-под верстака ведро с кистью и голубой краской.

— Закрашивай своё художество, — сказала Олешкина мама.

— А как? — спросил Валерка.

— Ты ж сказал: раз-два! Так, значит, и делай.

Валерка помешал в ведре, набрал побольше краски и понёс кисть к стене. Длинные голубые кляксы падали на пол, на золотистую и розовую стружку, стекали к нему на руки.

— Постой, — сказала Олешкина мама, — хоть ты и барин, а штанов вторых у тебя, наверное, нет. А ну надевай!

Она сняла с гвоздя забрызганную краской рабочую одежду — штаны и куртку. Валерка согласился без спора: всё-таки интересно надеть настоящую рабочую спецовку! Рукава и штаны пришлось, конечно, подвернуть чуть ли не наполовину. Ну ничего.

— Теперь крась!

Валерка шлёпнул мокрой кистью по стене — только брызги полетели. Он мазал буквы и так и этак, и сверху вниз и справа налево, и буквы стали уже совсем голубые, как вся стена. Но и голубые, они оставались видны, потому что он, Валерка, их глубоко выцарапал на стене острым куском кирпича.

22
{"b":"282616","o":1}