— Пойдём скорей! — сказал Олешек. — Ну пойдём, я покажу тебе, я нашёл весну! Совсем зелёную траву, она растёт посреди снега!

— Враки, — мрачно сказал Валерка, — никакой весны нет, никакой травы нет.

И они пошли к котельной.

Они шли гуськом по тропке, а солнышко светило на них с синего неба, и пересвистывались птицы. А с берёз и ёлок падали бесшумные снежные обвалы, и на берёзовых ветках нависали маленькие, как почки, прозрачные капли. Они падали в снег, а на снегу оставались дырочки.

— Оттепель, — сказал Олешек.

— Ну и пусть, — ответил Валерка.

Они завернули за белый домик котельной, прошли мимо высоких угольных куч, и вдруг Валерка громко сказал:

— Ух ты, вот это да!

Он увидал зелёную траву.

— Только не рви её, ладно? — попросил Олешек.

— Всю сорву, — ответил Валерка, а сам сел на корточки и стал ласково перебирать и гладить её своими худыми пальцами в заусеницах и чернильных кляксах.

Олешек тоже сел на корточки рядом с ним, заглянул ему в самые глаза.

— Валерка, — сказал он, — ну, пожалуйста, послушай, очень важное. Давай возьмём лопату, давай выкопаем кусок земли, чтоб вместе с травой и со всеми травяными корешками. Давай положим землю в коробку от башмаков, и ты отнесёшь её в дом отдыха одному человеку.

— Какому ещё человеку?

— Лётчику.

Валерка живо обернулся к Олешку:

— Настоящему? А не врёшь?

— Правда, настоящему, — ответил Олешек. — Только он сейчас больной. И ему нужна поскорей весна. Он даже хочет к морю уехать, там уже из луковиц тюльпаны вырастают. А если он увидит зелёную траву, он тогда сразу выздоровеет.

— А что же ты сам не несёшь? — недоверчиво спросил Валерка.

Олешек потупился:

— Мне туда нельзя.

— А мне можно, что ли? Дядька обещал: ещё раз меня там увидит, уши надерёт. Я-то его, конечно, не боюсь… — сказал Валерка и осмотрелся по сторонам.

— Конечно, не боишься, — согласился Олешек. — Потому что ты не трус.

Тут случилась непонятная вещь. Никогда ещё Олешек не видал у Валерки такого лица. Щёки Валеркины вдруг порозовели, глаза, про которые даже мама — а она ведь маляр! — сказала, что они никакого цвета, заблестели и оказались ясно-голубыми.

— Ещё бы! — громко сказал Валерка и поднялся с корточек и встал во весь рост. — Конечно, я не трус! И, когда я тебя лебёдкой поднял, я удрал не потому, что струсил, а потому что…

— Конечно, ты просто торопился! — сказал Олешек.

— К-куда я торопился? — удивился Валерка.

— Просто у тебя было важное дело. Только ты мне не сказал какое.

— Да? — опять удивился Валерка и насторожённо взглянул в ясные, доверчивые Олешкины глаза.

— Конечно, — кивнул Олешек.

— Да, правильно, вспомнил: у меня было дело! — твёрдо сказал Валерка. — Ты вот всё понимаешь. Я вот куплю на двадцать копеек колбасы и положу в твою банку обратно. А дядька ко мне по всякому пустяку цепляется. Сегодня тоже прицепился: «Признавайся да признавайся!» А глупый я разве признаваться, если я не виноват?

— Конечно, ты не глупый, — согласился Олешек.

— А дядька заладил одно: «Не признаешься, — значит, трус!»

— Нет, — сказал Олешек и посмотрел на верхушку ёлки, — ты очень храбрый человек.

Валерка стоял перед низеньким Олешком и смотрел на него радостными голубыми глазами.

— Слушай, а ты молодец! — сказал он и похлопал его по плечу. — Ты, оказывается, настоящий человек, хотя и маленький. Ты один из всех понял, каков я есть! — И он протянул Олешку свою длинную руку, и она далеко вылезла из короткого рукава, как любопытная белка из дупла. — Давай пять! — сказал он.

— Какие пять? — спросил Олешек.

— Ну, давай скорей свои пять пальцев! — весело сказал Валерка. — Мир заключаем, понял? Не буду больше дразнить толстым пузовом и снежками в нос кидать не буду, понятно?

Олешек дал руку.

— Сейчас мне в школу уже пора, — сказал Валерка, — а завтра я тебе ещё две ступеньки к зимовьюшке пристрою. И с утра пораньше придём сюда с лопатой и всё сделаем как надо. Слушай, а когда этот лётчик поправится, он меня покатает на самолёте?

— Наверное, покатает, — сказал Олешек с грустью. Ему ведь тоже хотелось полетать на самолёте.

— Слушай, а про отметки он не спрашивает? — Валерка озабоченно наморщил нос.

— Не знаю, — ответил Олешек. Он ведь ещё никогда не получал отметок.

— Ладно, — решил Валерка. — Мне бы вот только на каток сегодня не удрать, я бы вечером все задачки сделал. И тогда пусть хоть спрашивает, нам не страшен серый волк!

Олешек удивился и, задрав голову, поглядел на Валерку:

— А разве ты умеешь решать задачки? А Николай Иванович говорит, что ты неспособный.

— Я ему покажу «неспособный», — сказал Валерка и запустил шишкой в ворону. — Завтра вот вызовусь к доске отвечать, будет тогда у меня знать. — Он присел на корточки и пощупал землю ладонью осторожно и ласково. Когда-то давно, дома, так же ласково мама трогала его лоб, проверяя, нет ли у него жара. — А я знаю, почему зимой трава выросла! — сказал он. — Тут в земле трубы проложены. По ним горячая вода из котельной идёт в дом отдыха. Земля от труб согрелась, вот и трава поднялась. А ты думал — чудеса!

Олешек посмотрел на Валерку с уважением.

— Я, если захочу, запросто пятёрку принесу! — сказал Валерка.

— Завтра принеси, ладно? — попросил Олешек. — Только не забудь.

— Я этой пятёркой враз своего дядьку на обе лопатки уложу.

Тут уж во взгляде Олешка появилось сомнение. Он вспомнил, как сегодня толкнул Николая Ивановича с разбегу в живот, а Николай Иванович устоял.

— Нет, не положишь, — сказал Олешек. — Он слишком толстый.

Валерка задрал голову и стал громко хохотать, над чем — неизвестно, и ёлка отряхнула ему прямо в рот охапку мягкого снега, и берёза сбросила ему на нос стайку блестящих капель.

Потому что началась оттепель.

Но это ещё не была весна. К вечеру небо заволокло тучами, и что-то мелкое стало сыпать сверху: и не дождь, и не снег, а так — какая-то сырая морозга. Под водосточной трубой начало капать и шлёпать, сугробы обморщинели, и дорога стала громко чавкать под ногами.

Всю ночь, пока люди спали, сыпалось с неба. А к утру ветер разогнал тучи, и вдруг над отсыревшими крышами, над мокрым голым лесом, над раскисшей дорогой встал ясный, звонкий, морозный день.

— Чистый гололёд, — сказал утром папа. — Машины сегодня не пройдут, буксовать будут. Дороги как каток.

Олешек вскочил с постели и помчался вниз к Валерке.

— Скорей, скорей, — торопил он Валерку, — ну, может, она ещё не замёрзла!

Они схватили лопату, схватили коробку из-под башмаков и выскочили из дому.

И оба сразу крепко зажмурились.

Вокруг было ледяное царство. Всё ослепительно блестело, как стеклянное. Прозрачной ледяной бронёй оделись дороги. И пушистый высокий снег, и каждый мягкий пригорок сковало крепким льдистым панцирем. По этому стеклянному снегу можно было ходить без лыж — ноги не проваливались.

Валерка запустил в снег льдинкой, и она долго со звоном бежала по крепкому насту, пока не уткнулась в куст можжевельника. И можжевельник тоже зазвенел каждой своей веточкой.

В это утро всё звенело вокруг. Под лёгким ветром, будто стеклянные нити, бились друг о друга тонкие ветви берёз. И старый кряжистый дуб гремел заслюденевшими мёртвыми листьями, как жестянками. Перила и каменные вазы на террасе дома отдыха, и ступени, и фонари стояли будто облитые стеклом, а по краям крыш застыла на лету капель, и сосульки свисали вбок, как стеклянная нечёсаная борода.

— Скорей, скорей! — торопил Олешек.

Скользя и падая, они помчались без лыж напрямик по лесу, по высоким снегам, скованным льдом.

Они прибежали к знакомому месту, и оба молча остановились.

Под стеклянной бронёй лежала их трава, пожухлая, порыжевшая, прибитая морозом.