Я начинал неосознанно думать о себе в первом лице, хотя речь шла о прошлом Горди Френда. Неужели это должно было означать, что во мне пробуждалась моя личность? А может, у меня всего-навсего появлялись новые привычки? Жаль, что я не знал чего-то больше об амнезии. Мне бы хотелось быть уверенным в том, что упрямая убежденность, будто бы что-то не в порядке, это ее нормальное проявление.

Нетти никогда в жизни не видела меня, или, другими словами, никто из прислуги не видел меня до автомобильной катастрофы. С таким же успехом я мог быть для них ассирийским царем Тилат-Пилезаром III. Пес… Ирисы… Пропеллеры… Проводы кого-то в аэропорт… Сан-Диего… Военно-морской флот…

Почему уволили всю прислугу после смерти отца, и о чем говорила прежняя кухарка, наделенная таким буйным воображением?

Когда я поужинал, мать включила свет и задернула портьеры. В искусственном электрическом освещении комната утратила что-то из своей фривольной веселости и стала почти невыносимо роскошной. Кремовые портьеры, закрывающие окна, были похожи на какой-то изысканный десерт, а кресло блестело зеленой обивкой. Розы казались большими, более розовыми и пахучими, чем настоящие. Я попытался пошевелить ногой в гипсе. Однако мне удалось изменить её положение лишь на несколько сантиметров. И все.

Мне хотелось закурить. Селена выкурила все сигареты, которые были в пачке на столике у кровати. Я немного поразмышлял, не позвонить ли, но, сам не знаю почему, избегал встреч с членами семьи Френдов. Я еще не привел в порядок свои довольно хаотичные мысли. Не знал, могу ли им доверять или должен относиться к ним, как к врагам.

Конечно, они не могут быть врагами, нашептывал мне здравый ум.

Внезапно раздался стук в дверь.

— Войдите! — громко сказал я.

В дверях появился гигант. Его вид совершенно застал меня врасплох. До сих пор, когда кто-то входил, я мог видеть большой кусок коридора. Теперь я не видел ничего, кроме этого человека.

Он вошел и закрыл за собой дверь. Ростом он был не меньше шести с половиной футов. На нем были только короткие трусики и голубая спортивная рубашка без рукавов. Волосы, блестящие и светлые, как у Селены, спадали ему на лоб. Обнаженные руки и ноги, невероятно мускулистые, загорели до цвета персика. Единственное, что я сумел заметить на его лице, так это два ряда белых зубов, приоткрытых в улыбке.

Ему хватило двух шагов, чтобы оказаться возле кровати. Он посмотрел на меня сверху вниз. Глаза у него были цвета выгоревшего на солнце голубого шелка. Нос короткий, чуточку курносый. Уголки губ приподняты в дружеской улыбке, словно его развлекало все вокруг и в особенности я.

— Йен, — сказал он, улыбаясь еще шире.

Я уже знал от Селены, что единственный веселый замысел мистера Френда не говорил по-английски. Несмотря на то, что я, в свою очередь, не знал голландского, я делал все, что мог.

— Привет Йен! Что слышно?

Он покачал головой, и при этом светлая прядь волос упала еще ниже, на глаза. Он откинул ее и пожал плечами, словно хотел дать мне понять, что все попытки разговора с моей стороны являются пустой тратой времени. Однако, был ли он простаком или нет, он производил впечатление человека, который знает, что нужно делать, без слов. Он ловко уладил все те дела, которые мать назвала «мужскими», непрерывно при этом улыбаясь, словно я был для него неиссякаемым источником радости.

Когда он уже все более или менее сделал, он внезапно сдернул с меня одеяло. Огромные ручищи втиснулись под меня, и Йен, громко смеясь, поднял меня, как ребенка, и перенес, словно мешок с картошкой, на зеленый диван в противоположном углу комнаты. Потом вынул из шкафа плед золотистого цвета и заботливо укрыл им меня. Несмотря на огромную силу, он делал все это очень осторожно, почти заботливо. Я чувствовал себя, как старая богатая вдова, которая должна оставить семье в наследство кучу денег.

Насвистывая себе под нос какую-то мелодию, вероятно, с Суматры, он принялся перестилать постель.

С особым старанием он воткнул одеяло в уголки пододеяльника, словно ожидал какой-то больничной проверки.

Управившись со всем этим, он снова подошел ко мне, снял плед, старательно сложил его и положил обратно в шкаф. Выдвинул один из ящиков комода и выбрал элегантную шелковую пижаму в красную и серую полоску. Сел рядом со мной и начал расстегивать мне пуговицы. Я хотел запротестовать, но он только громко рассмеялся, стащил с меня куртку, ловко, насколько это позволял гипс, снял брюки и начал переодевать меня в свежую пижаму.

Хорошо было иметь такого исполнительного слугу. Однако все это вместе не доставляло мне удовольствия, потому что напоминало, насколько я беззащитен и беспомощен. Когда Йен склонился надо мной, его светлые волосы защекотали мне грудь. Я отдавал себе отчет в том, что если бы он захотел, то, обняв меня одной рукой, мог бы удушить, как питон серну. Владея только одной рукой, я, случись что-нибудь, полностью зависел от его симпатии или антипатии.

Старательно завязав тесемку моих пижамных штанов, он снова взял меня на руки и перенес на свежезастеленную кровать. Старательно укутал одеялом и с улыбкой посмотрел на меня. Я злился, что он считает меня чем-то очень смешным.

— Йен? — вопросительно произнес он.

Я понял, что он спрашивает, не нужно ли мне еще чего-нибудь.

— Сигарета, — попросил я.

У него была такая мина, словно он не понял, о чем идет речь.

— Закурить, — сказал я, поднося к губам левую руку, словно курил сигарету.

Его лицо внезапно потемнело, и он энергично покачал головой. Неожиданно он стал сердитым. Я вспомнил, что говорила мне Селена — что Йен не курит и не пьет. И что именно это так нравилось в нем мистеру Моффету и отцу.

Под влиянием непонятного импульса я вдруг сказал:

— Я Горди Френд, правда?

— Э?

Я показал на себя пальцем и сказал:

— Горди Френд?

Он улыбнулся. Это была намеренно глупая улыбка, чтобы дать мне почувствовать, что он ничего не понимает.

— Ну, в таком случае, оставим это в покое, — сказал я.

Он немного постоял неподвижно, окидывая меня взглядом с ног до головы, словно хотел убедиться, что все в‘ порядке. Потом, движением головы откинув назад светлые волосы, положил на секунду свою огромную ладонь на мое плечо, кивнул головой на прощание и вышел.

Я снова принялся размышлять над тем, что услышал от Нетти, но тут в комнату вошла мать, а за ее спиной показалась элегантная фигура доктора Крофта.

Мать с улыбкой подошла к кровати.

— Ну? Как твои дела, любимый? Я вижу, Йен навел здесь порядок. И эта пижама — ты всегда так нравился мне в ней. Правда, доктор, ему очень к лицу эта пижама?

Доктор встал рядом с матерью. Он заботливо смотрел на меня своими ясными глазами.

— Как дела, Горди? Я проходил мимо и решил зайти, чтобы навестить тебя еще разок перед ночью. Да! Я уже уладил дело насчет кресла на колесиках. Завтра тебе его доставят. Ну, так как мы себя чувствуем?

Я почувствовал легкую напряженность в поведении матери. Я почти был уверен, что визит доктора Крофта вовсе не так случаен, как он старался это показать. Мать начала быстро говорить:

— Горди был сегодня такой странный после ужина, доктор. Ему казалось, что он — это не он, а кто-то совсем другой. Вы меня понимаете, доктор? Будто бы он не мой сын, Горди. — Она похлопала меня по руке. — Расскажи доктору, любимый, как это было.

Искренность, с какой она об этом вспомнила, должна была успокоить меня, однако этого не произошло! Не знаю, по какой причине, но мои подозрения вспыхнули с новой силой. — Болезненно впечатлительный, я отчетливо чувствовал в поведении матери и спокойном равнодушии доктора какую-то фальшь.

— Ах, нет… ничего серьезного, — смущенно сказал я.

— Нет, непременно скажи мне, Горди, — настаивал доктор Крофт.

— Ну, хорошо, — вздохнул я. — Мне казалось, что я не Горди Френд. И это подозрение не оставило меня до сих пор.